Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов - [13]

Тот, кого я увидел в Моздоке, когда он приехал за кроватями для собровцев, базирующихся на молокозаводе.

— Вот так встреча! — обрадовался я.

Мы обнялись, и я стал спрашивать, как там ребята? Все ли живы? Никто ли не ранен?

Мы стояли рядом с «Волгой», которую даже юный дзержинец не перепутал бы с «конторской» (антенна на крыше, еще трое в машине), позабыв все правила конспирации.

А прямо на нас, на перекресток, на большой скорости мчался «мерседес» с затемненными стеклами. И не доезжая до нас, метра за два резко развернулся — и помчался в сторону Можайского шоссе.

— Лучшего места для разговора мы с тобой не придумали. На глазах у всех. Теперь, когда они увидели, что я пришел не один, они больше не приедут на встречу. Они не идиоты, — огорчился я.

— Да черт с ними… Если на самом деле что-то знают и о чем-то хотят сообщить — еще позвонят. А если нет — даже к лучшему, что они видели: тебя страхуют… Сам знаешь, какая сейчас жизнь…

Потом машина с собровцами отъехала в сторону, в тень деревьев. Я еще час одиноко бродил по перекрестку. Тот «мерседес» больше не приехал.

Правда, больше из тех мне никто и не перезванивал…

Эти встречи — уже после той первой чеченской командировки — не имеют отношения к тому, о чем я пишу сегодня и о чем вспоминаю, уже не сумея забыть, наверное, никогда.

Но чем дальше живу, тем больше убеждаюсь в том, как причудливо переплетаются события, происходящие в нашей сегодняшней жизни, как становятся для тебя одним-единым событием, в причинах которого ты пытаешься разобраться: кто виноват? такое время? такой человек? такая страна? ты сам?..

Ну ладно… Теперь о том, о чем тогда не захотел написать… Или не смог?.. Нет, все-таки — не захотел.

В Моздоке, в штабе нашей группировки, я познакомился с полковником транспортной милиции из Москвы.

— Вы не представляете, что здесь происходило при Дудаеве. Ни один поезд не мог пройти через территорию Чечни! Ни один! Как в гражданскую войну выходили целым селением, перегораживали железнодорожное полотно и грабили. Сейчас в чеченских квартирах можно найти целые склады!

Помню, он мне даже показывал справки: сколько поездов подверглись нападениям, сколько сотен тысяч тонн грузов исчезло из поездов, наконец, как часто нападали на пассажирские поезда.

Цифры я переписал в блокнот, думая, что они мне потом пригодятся.

Не пригодились, хотя у меня не было оснований сомневаться в их правдивости.

Больше того! Скорее, думаю я сегодня, не написал об этом больше интуитивно, чем сознательно.

Тогда, еще в январе, я чувствовал, что единственным доводом пропагандистов этой войны, чтобы объяснить солдатам и офицерам, для чего их сюда бросили, был один: мы воюем против криминального государства (так как мало кого можно убедить в идее «восстановления конституционного порядка»). Не бьем народ, а укрепляем Россию. Потому-то мне не хотелось присоединяться к этому хору.

Второй опущенный мною эпизод был более серьезным, и я не привел его совершенно сознательно.

В двух шагах от молокозавода находился пункт Красного Креста.

Вот и звоны плывут колокольные

Над полями, березами грустными.

Почему мы не птицы вольные?

Разве наша вина, что мы — русские?

Каждое утро возле него собиралась толпа, уже не обращающая внимание на то, что происходило вокруг. У них не было лиц — только тени от лиц. Они не перебегали дорогу под свистами пуль — они медленно проходили сквозь пули. С такой же отрешенностью во взглядах они тащили на тележках и муку, которая досталась им в качестве гуманитарной помощи, и укрытые мешковиной трупы своих родственников. Были это в основном женщины, дети, старики, старухи. В подавляющем большинстве, естественно, не чеченцы, которых родственники сумели увести в горные селения — подальше от войны.

Я подошел к ним. Меня узнали. И первое, что я услышал:

— А что же ваш Ковалев не боролся за права человека, когда нас за бесценок заставляли продавать квартиры? Когда издевались над русскими? Когда каждую ночь могли ворваться в наши дома?

Я понимал состояние этих людей, когда они чуть ли не с кулаками бросились на меня. Я верил им, когда они меня спрашивали: «Почему Ковалев пришел к нам в сопровождении охраны Дудаева?» Я даже старался их понять, когда слышал, что наших солдат встречали как освободителей, хотя уже тогда знал, что мародеры не различали дома, в которых жили чеченцы и в которых жили русские.

Но я также знал, что не могу об этом писать.

Даже не потому, что с огромным уважением относился и отношусь к Сергею Адамовичу Ковалеву и убежден, что каждый его поступок — поступок честный, искренний и мужественный.

Нет, именно тогда, в январе 95-го, именно на Сергея Ковалева, председателя Комиссии по правам человека при президенте, виновники войны и виновники трагедии Грозного пытались свалить все свои ошибки, все свои преступления, всю свою военную бездарность.

— Зачем он сидел в дудаевских подвалах? За кого он? — матерясь, спрашивал меня в Грозном до смерти уставший майор.

— У каждого своя профессия. И свое призвание. На этом построено любое общество — на борьбе противоположностей. Ковалев честно делает свое дело! — пытался объяснить я ему.