Забыть Палермо - [4]

«Чтобы улыбка была привлекательной, — указывала она, — вам нужно показать зубы, все разом… Потом слегка ослабить челюсти и высунуть кончик языка… Вы будете очаровательны, и ваша жизнь станет совсем другой».

Бэбс на расстоянии дирижировала улыбками, взбивала и приглаживала читательницам волосы, в то время как мне следовало рассказывать о Европе, соборах, крепостях, раскопках, погибших городах. Я тоже умела вызывать у читательниц чувство неудовлетворенности собой. Я продавала им свой товар — желание странствовать, жажду узнавать новое, обладать воспоминаниями, пробуждала интерес к прошлому. Гроты с сиренами, любимые Улиссом пляжи, балконы, под которыми пелись серенады, монастыри для влюбленных монахинь, дворцы, известные тем, что там происходили похищения, — разве можно жить, не узнав об этом? Я знакомила своих читательниц с фольклором, вызывала в них тоску по тарантеллам, стремление увидеть живописное шествие страстной недели. Куда я их только не водила! Тому, кто пригубит марсалы на террасе итальянского кафе, я прочила творческое вдохновение. А любовь? Я обещала и памятные встречи. Счастье за границей — вот что мне следовало им уготовить. Эти женщины были рады принять все, что я им давала, отправляя их путешествовать по странам, где не было для них ни тревог, ни тяжелых воспоминаний. Им там не надо будет избегать каких-то городов или пейзажей, вызывающих тоску, как у меня. Все это для них не существовало. Они могли спокойно отправляться, куда хотят, благодаря моим стараниям. Статьи, которые я для них писала, были пышны, как праздничный обед. Ничего не было забыто: какую одежду взять с собой, что следует фотографировать, какие сувениры приобретать, высота той или другой колокольни, глубина пещер — все было указано. Я даже советовала спортсменкам, пловчихам, аквалангисткам внимательно изучать морские карты. В заключение надо было дать кулинарные рекомендации. Иногда я ограничивалась рекламой местных вин. Но чаще пыталась пробудить новые желания, включая в меню своих читательниц совершенно неизвестные блюда, про которые они и не слыхивали. Мне писали, звонили по телефону.

— Алло… Это вы подписываетесь Жанна Мери?.. Я живу в Кентукки… Что это такое «капоната»? Неужели после Сегеста стоит делать крюк в сорок километров, чтоб доехать до ресторана, который славится этим блюдом?

Я на этом настаивала. Уговаривала. Как?! Вы действительно ни разу не пробовали это кушанье? В самом деле? Но ведь это как икра, только сицилийская! Мягко и настойчиво я доказывала, что просто необходимо это попробовать. На другом конце провода дама из Кентукки ощущала в себе какое-то новое, трудно объяснимое чувство. Тогда я готовила для этой незнакомки салат из оливок и спелых помидоров. Мы отправлялись на далекий остров. Нарезали с ней тонкие ломтики синих баклажанов. Еще тоньше, еще… Никогда не удавалось нарезать их так тонко, как полагается. Я добавляла душистого базилика. Чего? Да базилика же, только что сорванного и ароматного, согретого солнцем. Потом я вела эту читательницу на террасу, похожую на просцениум театра. Усаживала ее под сенью соломенной крыши. Под полом был слышен плеск морской воды. Жара побережья здесь не чувствовалась. Замечательная терраса. Такая воздушно-легкая, вроде джонки на морской лазури. Окончательно покоренная дама из Кентукки соглашалась принять мой маршрут, такой оригинальный, такой индивидуальный…

— Спасибо, Жанна Мери… Ну конечно… Я об этом не забуду. Проведу свои каникулы в Сицилии. Спасибо.

Я уже чувствовала в ее голосе грусть, что она еще не там. Иногда какая-либо читательница открывала мне свое смятение… тоску. Мне очень нравились такого рода откровения. Вовсе не по причине женского убожества или злобы, просто из чувства внутренней необходимости в этом. Становишься любопытным к бедствиям других людей, когда хочешь позабыть о собственных невзгодах.

Множество читательских писем, необходимость отвечать на них привели к тому, что я, иностранка, стала незаменимым человеком, способствующим успеху нашего еженедельника. Главное было достигнуто. Стоит ли добавлять, насколько я была загружена делом. Вся эта работа поглощала меня, время шло быстро, и у меня не было возможности думать о своих бедах. Оставались вечера и те трудные часы, когда мысли, от которых хочется уйти, одолевают вас. К каким только хитростям я не прибегала! Все это плохо помогало. Как ни стремишься порвать с прошлым, все равно оно не уходит, все равно что-то остается, цепляется за вас, и освободиться от этого не удается. Надо сжиться с тем, что вдруг снова возникает в памяти, как пузырьки со дна трясины; во сне вдруг коснется тебя рука, которую чувствуешь живей, чем живую; надо остерегаться неизвестного, чья улыбка внезапно вызывает трепет сердца; пора изгнать из памяти эти руки, которые уже не смогут больше обнять вас. Нужно лгать себе, бояться случайностей, всегда ждать худшего и знать, что при малейшей слабости битва с собой начнется сызнова. Вот что я начинала постепенно понимать. Боксер на ринге, пытливо ищущий слабые места своего противника, право, делает меньше усилий, чтоб добиться победы, чем я, мечтавшая убежать от себя, поверить в то, что это возможно. Я была своим собственным противником и боролась сама с собой. Это было похоже на ринг. Только без площадки, огороженной канатом, без публики. Молчание, в котором я замкнулась, лишало меня последних сил. Поэтому мне так нужен Нью-Йорк и другие люди, другие люди и Нью-Йорк, Бэбс, тетушка Рози, весь этот неизвестный мне мир, чтобы чем-то успокоить сердце. И я жила в ожидании непредвиденного, которое вынудило бы мою память утратить эту преданность прошлому.