Забыть и вспомнить - [71]

Вы думаете – безобразно зло?

Гнилой оскал, звериное обличье?

Когда б таким его вы знали лично,

То лично вам, считайте, повезло.

Одето зло в такие чудеса,

В такой наряд изысканный и чистый,

Что иногда попробуй, разберись ты,

Какой порок скрывает та краса.

Одето зло в такие же мантильи,

Что и добро. И очень редко цвет

Отметит белым чистый лик Одетт,

А чёрным – облик каверзных Одиллий.

Как часто мы у зла под каблуком,

Не ведая, что мы – в плену болезни,

Оно, как мы, и любит те же песни,

И говорит таким же языком.

Как часто ты с ним дружески знаком,

Не ведая, что ты в плену болезни.

Как часто, робко опуская вежды,

Достойное не лезет напролом…

Добро всегда питается надеждой,

А зло всегда питается добром.

Вот так слова и речи по себе

Не значат ничего – пустые кубки.

Покуда не наполнят их поступки,

В них звон пустой. Как гул в печной трубе.

* * *

Я потерял былую ловкость,

Былую гибкость потерял,

И вместе с ней утратил ковкость,

Как переживший срок металл.

И молотом неосторожным

(Не надо даже сильно бить)

Меня сломать, конечно, можно…

А вот в узор уже не свить!

* * *

«Где родился, там и пригодился».

Старая пословица не врёт?…

Я в земле российской народился,

Здесь и старт мне дан и – укорот.

Нынче все до пятого колена,

Чванясь, докопаться норовят,

Чтоб хоть этим нарастить степенность:

Не собой, так родичем богат.

Я не знаю, кто мои прапредки,

(Род не княжий, вот он и зачах),

Прадед, - говорят, - по отчей ветке

Лесоводил в гомельских лесах.

От дедов и наш посев российский

Где оранжерея, где дички;

Корень наш питали в зонах риска

Те же почвы, те же роднички.

И в моих, столь очевидных генах,

В элементах плазмы и крови,

Вся таблица милой ойкумены,

От болот до изумруд-травы.

Оттого, что русские дубравы

Не совсем под корень сведены,

Есть чуток заслуги, - пусть не славы

И с семейной нашей стороны.

Мог я стать не худшей частью сада,

Умножать плоды и зеленя,

Да службист, иль волонтёр-таксатор,

Часто выбраковывал меня.

Всё отдать бы людям на потребу:

Пустырей в округе дополна!

Сеятель! Зови, влеки, и требуй!

Не зовёт… хиреют семена.

Время с центробежной силой мчится,

И несёт, и сносит на края…

«Хорошо б отчизне пригодиться»…

Затихает в пульсе мысль моя.

1983,1991

* * *

В родном Свердловске льют дожди косые,

До злой зимы совсем немного дней.

«Евреи, убирайтесь из России!» –

Написано на каменной стене.

А рядом – знак фашистский.

Ах, мой город!

О чём стальные плачут провода?

О чём молчит, потупившись покорно,

Над горсоветом мокрая звезда?…

На городском пруду не стало чаек…

Ты потерпи ещё немного, Русь…

Тебе, отчизна, скоро полегчает:

Вот соберусь,

А там и уберусь.

Сентября 1990 года.

Пятый год Перестройки.

* * *

ПЕРЕД УХОДОМ

Всё больше, всё чаще, всё круче, всё злее.

Терзают недуги родную страну.

Россия страдает, Россия болеет,

И в бедах своих видит нашу вину.

И тот, кто в обносках, и тот, кто в ливрее,

В слепом исступленье, взирая окрест,

Толмачит: во всём виноваты евреи,

Они – наказанье России и крест.

Когда б не они бы, не это отродье, -

Плодились сады, колосились угодья,

И рай был, когда б не они бы…

А мы?

Отныне и присно – печаль нам попутчик.

Воспримем покорно изгнания час.

И если России без нас будет лучше,

Пусть будет отныне Россия без нас.

1992

* * *

СТИХИ ПОДЛЕЦУ

У нас с ним родина одна.

Одна земля, одна страна,

Одна Россия без конца, -

Моя земля и – подлеца.

Нехорошо бывает мне

В его неласковой стране.

Но чудо – родина моя,

Страна, в которой вырос я.

Я бросил бы давным-давно

Его страну, коли дано.

Но как уйти, не знаю я,

С земли, которая моя?

1975

* * *

БАЛЛАДА О МАТЕРИ

Из «Триптиха»

Памяти мамы, Клары Ефимовны Часовой-Лившиц

Как быстро примирилась,

Что он уже не твой, -

Мальчишка этот крепкий

В пилотке со звездой.

Он даже той девчонке,

Что к станции бежит,

Как и родной сторонке

Не принадлежит.

Хотела бы погладить…

Да чувствуешь – нельзя,

Не ты – в шинелях дяди

Теперь его друзья.

Принадлежит мальчишка

На время – старшине,

На долгий путь – теплушке,

И навсегда – войне.

Цыганочке не верь ты,

Что встречу ворожит,

Он смерти, он бессмертью

Теперь принадлежит.

Принадлежит атаке

На тот последний дзот,

Где, вздрогнув, танков траки

Замрут, и мир придёт

Там где-то, у Потсдама,

Ломая синеву,

Он, охнув, скажет: «Мама…»

И рухнет на траву.

Взойдёт трава забвенья,

Сомкнут живые строй…

И с этого мгновенья

Он снова станет твой.

* * *

(Из цикла «Созвездие гонимых псов»)

Рыжий лохматый пёс

С бельмом на одном глазу,

Свернувшись, как мокрый вопрос,

Мок под дождём в грозу.

Я рыжему двери открыл,

Ворчали неба басы,

Я на двоих разделил

Случайный кусок колбасы.

Пёс согревался, скуля,

Вода стекала, струясь,

Не мигая, смотрел на меня

Слепой виноватый глаз.

А когда заторчал в небесах

Рыжей радуги хвост,

И ушёл, собачья гроза,

Соседнего склада завхоз,

Рыжий лохматый пёс

В зубах своих кость принёс,

Положил к ноге и притих,

Кость, - одну на двоих.

ИЗ «НЕГЕВСКОГО ДНЕВНИКА»

НЕГЕВ

Есть что-то грядущее в этих грядах.

Быть может - множественность горизонтов.

Меня

здесь

больше,

чем в городах,

где я - лишь пылинка в тени мастодонтов...

Здесь вечность песочные часы ворошит

И ценит простор в его сером убранстве...

Пустыня увеличивает пространство души

И мы продолжаемся в этом пространстве.

лето, 1995

* * *

Снова гонит хамсин из пустыни песок,

Рядом Негев уткнулся отрогом в порог,