Забыть и вспомнить - [38]

* * *

СЛУЧАЙ В КРЫМУ

Отдыхал я как-то в Мисхоре, в Крыму. Элитный Дом отдыха, куда попал я случайно, плавал в листве, в стороне от шумной дороги. Каменные ступени вели к морю с удобным пляжем, шлюпочным причалом и большой верандой – для любителей спать под шум прибоя. Возникало ощущение отгороженности от мира, блаженного островка покоя и домашности. Отдыхающих мало, народ подобрался тихий. Понемногу перезнакомились, раскланивались, кто-то составил пульку и часами кучковался над расчерченным листком, кто-то корпел над шахматами, а кто-то не покидал волейбольной площадки. Собственно, вспомнил я об этом из-за одного случая, даже не случая, а впечатления, может быть, не самого яркого, но неожиданного. Итак, покуривали мы на скамеечке, как обычно, после обеда, небольшой компанией. Я уговаривал соседа - неприметного человека – выступить на вечере, сказали - он знаменитость, надо войти с ним в контакт. Знаменитость, серый пиджак, задумчиво извлек из нагрудного карманчика матерчатый мешочек и, вытряхнул на ладонь горстку жёлтых и белых круглых значков. Я не сразу догадался, что это лауреатские медали. Он задумчиво перебирал их. «Об этом нельзя», - бормотал. - «И об этом нельзя»…  «Ну, а про это и не заикнёшься». Не повернётся упрекнуть ни его, ни других знаменитостей, если в душе они испытывают некое превосходство над окружающими. Потому простителен был смех, которым сидевшие на скамейке встретили появление новичка… Сосед мой, сунув небрежно в карманчик свои лауреатские медали, вместе со всеми стал смотреть в сторону входа. Дело в том, что поклонная стенка, гипотенузой закрывавшая входной спуск, была высокой, и всякий, кто приходил в Дом отдыха, не виден был до тех пор, пока не покидал последней ступеньки. Ограждение кончалось, и только тогда появлялся человек. На этот раз мы впервые увидели человека сразу, как только стукнула дверца калитки. Вернее, увидели не его самого, а его голову. Это было очень смешно и необычно. Как в фокусе у Кио: над оградой плыла голова, лишённая туловища. Только наработанная годами вежливость удержала нас от смеха в голос, когда на площадке появился и сам носитель головы. Он возник у края клумбы, и мир вокруг вдруг изменился. Предметы и люди сдвинулись, пространство стало ломким, тревожным. Среда, казавшаяся гармоничной, разладилась. Несомненно, из-за этого человека…  Ну, да, он просто не вписывался в привычные масштабы. Нет, он не был образцом золотого сечения, положенного в основу очеловеченного быта. Высокая фигура казалась бесконечной и почему-то плоскообразной. Голова, торчавшая над галстуком, выглядела непропорционально маленькой. Глинистого цвета пиджак, в паре с такими же брюками, добавлял носителю угрюмости, и какой-то серости. И чуждости… Однажды мне довелось побывать на карандашной фабрике. Зачарованно смотрел я на движения укладчицы, рука её, словно существовала отдельно, «не глядя» выхватывала из огромного накопителя пучки карандашей, ровно столько, сколько входило в набор, и вгоняла их одним точным движением в коробку. Карандаши привыкли к пространству её руки, и если попадался лишний или нестандартный, пальцы сами разжимались и выбрасывали его. Таким же чужеродным оказывался и редкий, сувенирный, экземпляр не конвейерной, штучной, работы, случайно попавший в короб: он в пучке смотрелся уродливым инородцем. Человек, стоявший перед нами, был нестандартный. Он разрушал представление о норме, выламывался из ряда закономерного, он поселял в наших правильных сознаниях дискомфорт. Молодой человек, - а это был совсем молодой человек, лет двадцати, - видимо, привык к отчуждению окружающих, держался скованно, замкнуто. Как бы не замечая нас, стороной, он прошёл к канцелярии, покрыв расстояние за несколько шагов, и скрылся за дверьми. Он поселился в Доме отдыха, но встречали мы его редко, - старался держаться особняком, и стушеваться, если оказывался на виду. …В тот раз мы сидели на пляже и занимались обычными пляжными делами: газетами, картами, загорали и купались…  После недельного ненастья это был первый день хорошей погоды, - как никак, уже стоял октябрь. Наверстывая упущенное, мы то и дело бросались в море, а потом – снова – на топчаны. Смотрите, ребята, наш новичок, – сказал кто-то. Неспешно ступая по гальке, к пляжу приближался «наш» новенький. Он был в том же неизменном москошвейном костюме. Без особого интереса провожали мы глазами этого странного человека, эту коломенскую версту, как окрестил его кто-то. Он прошёл в дальний конец пляжа и стал раздеваться. Мы отвернулись. …Солнце набирало силу. Косые лучи его меняли мир. Море слепило, размывало фигуры, превращения… Кстати, а где наш гость? Там, где он недавно раздевался, была только кучка одежды. Из моря направлялся к ней по мелководью какой-то…  гигант. Бронзовые мышцы блестели каплями. Фигура из монолита излучала стройность и силу. Всё было в облике мощно, гармонично, а медный загар и чеканные очертания заставляли вспомнить об античных скульптурах. Никакое сравнение, само собой просившееся на ум, не было преувеличением. По берегу двигался микельанжеловский Давид. Самсон, сошедший с Петродворца. Дискобол. Геракл. Мы не просто любовались, мы ошалели от этой неземной красоты. Если существовал на свете идеал совершенства, он был перед нами… То было время, когда уродливому бодибилдингу ещё не настала пора, и красота развитого человеческого тела укладывалась в чувство меры. Здесь был другой случай. Не просто развитые формы. Это был феномен нестандартного, какого-то неземного, божественного совершенства… - Ребята!… - голос осёкся - …ребята, а ведь это наш парень, убей меня гром, это наш парень! Да, это идеальное нечто, возникшее из морской воды, преображенное из серой одежды, и двигавшееся вдоль пляжа, было тем, и не тем парнем.