Забудь свое имя… - [12]

— Девочка. Десять лет.

— Значит, решено?

Райт угрюмо кивнул. За эти дни он похудел и ссутулился.

— А паспорт?.. А пропуск?..

— Пропуск я вам приготовил. К сожалению, фальшивый. Паспорт возьмете из уругвайского комплекта. Как вам нравится имя Альфонсо де Бариентос?.. Кстати, удовлетворите мое любопытство: почему в Брюсселе вас зовут Маленьким шефом?

— Потому что Большой шеф — вы.

— Кто это придумал?

— Не я. Может быть, Вендель, а может, и Гроссфогель. Разве это важно?

— Пожалуй, нет… Руководство группой передайте Эрнстрему. Гроссфогель должен переехать в Париж. В Марселе, когда осмотритесь и устроитесь, оборудуете радиоквартиру. Сдается мне, что гестапо вот-вот дотянется до Парижа.

Пожимая руку Райта, Сент-Альбер почувствовал, как она холодна, и пожалел его. Тревоги за безопасность Маргарет совсем извели товарища. Ничего, в Марселе оба отдохнут, а девочка сможет нормально ходить в школу…

По правде говоря, Поль не только из-за этого отсылал Райта. Маргарет не входила в группу, но могла знать о ней, хотя Райт и утверждал, что ни словом не упоминал о Лео, Венделе и других товарищах. Все же будет лучше, если от Брюсселя и его и Маргарет отделят сотни километров. Так надежнее…

Райт уехал в первой декаде ноября, а в конце второй из «Зоны» пришла открытка. Марка на ней по рассеянности отправителя была приклеена вверх ногами. Райт давал знать, что устроился и нашел место для рации.

Ноябрь 1941-го…

В ноябре в Париже еще тепло; идут дожди, и вдоль улиц, чернея в желобах, течет густая, насыщенная грязью вода. Смешиваясь с испарениями, над тротуарами стелется сладкий запах печеных каштанов. В подворотнях трещат угольями жаровни: маленький пакет лакомства стоит десять су, большой — тридцать… Лакомство бедняков. Поль любил его, хотя каштаны обжигали пальцы и нёбо, вязли на зубах.

Грея руки о пакет, Сент-Альбер брел в контору на рю Марбеф и думал о Париже, Райте, предстоящей вечером встрече с генералом (встрече, которой он так искал!) и о тех, кто сейчас, в эти часы, в снегу по колено, оглушенные собственным «ура!», тяжело бегут по белой целине с трехлинейками наперевес, отбивая врага от безвестной деревеньки… От тысяч деревень и сел… От сотен городов… От Москвы.

Сводки ОКБ и ставки фюрера трубили о победах и скором падении Москвы и Ленинграда. Сообщалось об эвакуации советских правительственных учреждений в Куйбышев, «о паническом бегстве комиссаров». На 7 ноября был назначен парад частей вермахта на Красной площади. Правда, по не зависящим от фюрера причинам он не состоялся, и перед Мавзолеем, как обычно в этот день, торжественным маршем прошли советские солдаты… С парада — на фронт… «Последний марш сталинских фанатиков» — так было написано в корреспонденциях геббельсовских пропагандистов…

Сообщение о состоявшемся параде и речи И. В. Сталина 7 ноября, услышанное Сент-Альбером, Лео и Дюбуа по радио, вселяло надежды на перелом.

— Бошам крышка! — воскликнул экспансивный Дюбуа.

Гроссфогель, перебравшийся к этому времени в Париж, поднял на Рене большие, всегда печальные глаза. Сказал, прикусывая губу:

— Нашим отчаянно трудно…

Сент-Альбер промолчал. Он и сам знал, что трудно. На всех фронтах. В том числе и на том, что был здесь, в Париже. Правда, трудности эти не шли в сравнение с безмерными тяготами, выпавшими на долю тех, кто сходился с врагом грудь в грудь, но смерть везде есть смерть: и на поле битвы, и на Елисейских полях…

«Команда Панвица» со своими пеленгаторами переполошила парижское СД. Штабы огораживались колючей проволокой и брустверами из мешков с землей, за которыми, нацеленные в прохожих, тускло поблескивали пулеметы. Шеф СД издал инструкцию о государственных тайнах, согласно которой чуть ли не любая бумажка, исходившая из военных инстанций, считалась секретной… Бывая в штабах, Сент-Альбер все чаще замечал во взглядах собеседников, обращенных на него, затаенное или явное недоверие. Его не подозревали, о нет! Просто сторонились, как любого, кто не имел счастья принадлежать к расе господ.

Гроссфогель был немцем, и Сент-Альбер в полной мере использовал это обстоятельство, постепенно передав ему свои знакомства в имперских инстанциях. У Лео оказался, кроме прочих, божий дар располагать к себе деловых партнеров, особенно тех, кто только что приехал с фронта и мечтал отдохнуть и поразвлечься. Расходы на хождение по ресторанам, пользовавшимся репутацией «приличных», и на хороший коньяк подтачивали личный счет Сент-Альбера — он далеко не был миллионером! Но дело есть дело, и Поль подписывал банковские чеки.

Счет таял. Это было плохо, тем более что Полю предстояло снять с него несколько десятков тысяч франков, по возможности в кратчайший срок обменять их на черной бирже на швейцарскую валюту и с помощью Райта отослать в Женеву по адресу, указанному Центром. Дюбуа нашел подпольного спекулянта, готового взять на себя хлопоты по обмену: куртаж, запрошенный им, был чудовищным. «За риск», — заявил спекулянт, искренне полагавший, что Сент-Альбер, как и его коллеги по парижскому деловому миру, готовится к черному дню. Поскольку иного выхода не было, Поль согласился. Он изъял нужную сумму из основного капитала, а Деме отвез швейцарскую валюту в Марсель и вручил ее Райту вместе с телеграммой Центра, гласившей: