Заболоцкий. Иволга, леса отшельница - [216]

О внутренней жизни Заболоцкого начала 1950-х известно мало, — судить о ней можно лишь по стихам и редким свидетельствам близких к нему людей.

Стихи его, после трёхлетнего молчания, изменились по тону: в них нет ни романтического напора, ни возвышенных слов, поубавилась жизненная энергия, — они стали проще, задумчивее, грустнее.

В этом мире, где наша особа

Выполняет неясную роль,

Мы с тобою состаримся оба,

Как состарился в сказке король.

Догорает, светясь терпеливо,

Наша жизнь в заповедном краю,

И встречаем мы здесь молчаливо

Неизбежную участь свою.

Но когда серебристые пряди

Над твоим засверкают виском,

Разорву пополам я тетради

И с последним расстанусь стихом.

Пусть душа, словно озеро, плещет

У порога подземных ворот

И багровые листья трепещут,

Не касаясь поверхности вод.

(«Старая сказка». 1952)

В последней строфе — предчувствие смерти, — и даже сам миг её словно бы легко набросан трепетом осенних листьев, невесомо замерших в воздухе…

Перед земным концом слышнее совесть — со-весть — врождённый голос свыше:

Жизнь растений теперь затаилась

В этих странных обрубках ветвей,

Ну а что же с тобой приключилось,

Что с душой приключилось твоей?

Как посмел ты красавицу эту,

Драгоценную душу твою,

Отпустить, чтоб скиталась по свету,

Чтоб погибла в далёком краю?

Пусть непрочны домашние стены,

Пусть дорога уводит во тьму, —

Нет на свете печальней измены,

Чем измена себе самому.

(«Облетают последние маки». 1952)

К кому он обращался, кого укорял?.. Думал ли и о себе?..

Вершины той лирической волны осени 1952 года — стихотворения «Воспоминание» и «Прощание с друзьями»: думы о гибельном лагерном прошлом и память о друзьях молодости — поэтах.

Нет сведений о том, с какими из поздних стихов погибших товарищей удалось познакомиться Заболоцкому — и удалось ли вообще, но очевидно — он был уверен: и Хармс, и Введенский, и Олейников — остались самими собой, не изменили себе. А вот сам он изменился — по крайней мере в поэтике. Было ли это изменой себе самому? Никому не ответить на этот вопрос, — и, похоже, он и сам не знал ясного и твёрдого ответа. Но тоска по дерзкой молодости, когда был найден ярко выраженный собственный стиль, всё же, кажется, присутствует в последних строках стихотворения. Или это недовольство собой за какое-то соглашательство с действительностью, обернувшееся ущербом для творчества?..

В ту пору у его товарищей начались полувековые юбилеи, и словно бы для передышки от сомнений и тяжёлых дум поэт насочинял кучу шутливых стишков. В Каверине он добродушно высмеивает писательскую дотошность («Пустячок, и тот опишет / Сбоку, в профиль и в анфас») и добродетель вино-не-пития, органично сочетаемую с питиём лекарств («Где ты, девка Аграфена? / Чтобы справить юбилей, / Хоть бы раз без миграфена / Нам шампанского налей!»). А уж Степанову досталось по сверхполной программе!.. Тут и «Похвальное слово о Колином телосложении» («Наконец, в средине чрева, / Если скинешь ты тулуп, / Обнаружить может дева / Колоссально мощный пуп»), и целая серия коротких басен: «Невоздержанный едок», «Коля и муравей» и пр. — явно связанных с одним из главных предметов исследовательских работ Николая Леонидовича — великим баснописцем Крыловым. Забавы и предмета ради Заболоцкий слегка воспроизводил старинный басенный стиль:

Однажды Колю блошка покусала.

— Ахти, проклятая! — сказал он. — Вижу я,

По возрасту ты мне годишься в сыновья.

Однако ж уважать не думаешь нимало.

            — Неправда, — блошенька в ответ, —

                Тебя я слишком уважаю,

                А ежели и обижаю,

То лишь затем, что пищи лучшей нет.

(«Коля и блоха»)

Или:

Прелестна курочка, попавши Коле в щи,

         Сказала из горшка ему: — Тащи,

         Тащи меня за крылышко, философ,

Затем, что курица питательна для россов.

(«Догадливая курица»)

Но вот прошли юбилеи друзей — и на свои собственные полвека Заболоцкий пишет горькое, странное, мистическое стихотворение — «Сон» (1953).

В этом же году создан цикл восьмистиший «Весна в Мисхоре». В нём дышит недавняя история, и весь цикл так или иначе связан с переломной вехой в жизни страны — кончиной И. В. Сталина. Первое стихотворение — про кривое деревце Иуды: известно, Сталин, почти окончив духовную семинарию, вместо служения Богу принялся служить революции. Что будет в стране после его смерти?

Весна блуждает где-то рядом,

А из долин уже глядят

Цветы, напитанные ядом

Коварства, горя и утрат.

(«Иудино дерево»)

На смерть вождя Заболоцкий не откликнулся ни строкой, хотя официальная пресса требовала стихов от поэтов, в том числе и от него. Перевёл лишь одно стихотворение — Миколы Бажана, «приличное» (впрочем, пока оно проходило, что-то сдвинулось в политике, и стихотворение не напечатали). А от перевода посмертных стихов Иосифа Нонешвили отказался: слишком льстиво и угодливо.

Но вернёмся к циклу «Весна в Мисхоре». Во втором восьмистишии «Птичьи песни» — хвала свободному творчеству:

…………………………………………

Величайшие наши рапсоды

Происходят из общества птиц.

Пусть не слушает их современник,

Путешествуя в этом краю, —

Им не нужно ни славы, ни денег

За бессмертную песню свою.

И, наконец, четвёртое стихотворение — уже за гранью общественных событий — о вечной жизни Земли и о приближающемся конце земной человеческой жизни: