Забайкальцы. Книга 3 - [44]

— Стой! Кто идет?

В ответ хрипловатый басок: «Свои».

— Что пропуск? Стрелять…

Договорить он не успел, кулем свалился в снег, выронив из рук винтовку: тяжкий удар окованным прикладом в висок был смертельным.

Федоров проснулся, когда караульный казак дернул его за рукав:

— Ставай живее! Стучат какие-то, тебя требуют, а Дюкова чего-то не слыхать.

— Что, какой Дюков? — еще не проснувшись как следует, Федоров, поворачиваясь на бок, громко зевнул.

— Часовой наш Дюков…

Громкий стук в дверь, голос снаружи:

— Отворяйте, вашу мать!

Сон с Абрама как рукой сняло. Сунув руку под изголовье, он выхватил оттуда наган, прыжок со стола и к дверям:

— Кто такой?

Из-за двери глуховатый незнакомый бас:

— Сдавайся, Абрашка, откомиссарил, хватит.

Вместо ответа Федоров выстрелил в дверь из нагана, рядом хлопнул из винтовки караульный казак. За дверью послышался короткий стон, топот с крыльца многих ног. А в доме поднялась суматоха. Проснувшиеся люди в ужасе заметались по комнате, натыкаясь в темноте на столы и сшибаясь друг с другом. Долинин чиркнул было спичкой, но на него прикрикнул Федоров:

— Не зажигать! Чего взбулгачились? Слушать мою команду!

И это подействовало, люди опомнились, беготня их прекратилась, послышались голоса:

— Стреляли-то в кого?

— Тихо! Провокация какая-то. Разбирайте винтовки, отобьемся, в случае чего, а утром выясним.

А в это время снова стук, голос из-за двери:

— Слушай, Федоров, говорит есаул Белоногих. Я с тремя сотнями занял село, банду твою разоружил, тебе предлагаю сдаться, даю десять минут на размышление: сдадитесь — гарантирую жизнь, заупрямитесь — сожгу живьем, вместе с домом. — Голос за дверью замолк ненадолго и еще громче прежнего: — Приготовить соломы побольше, через десять минут запалим!

В доме снова всполошились, заговорили разом:

— А ведь сожгут в самом деле.

— Чего же ты молчишь, Абрам?

— Уж лучше сдаться…

— Тихо. Слушайте хорошенько, ну! — злобной скороговоркой зачастил Абрам. — Одевайтесь живее, без паники, пусть поджигают, огонь до нас не скоро доберется, а как загорится, вышибем рамы и в окна; в дыму-то лучше проскочим через улицу, стрельбу откроем, казаков своих поднимем, отобьемся.

Новый крик снаружи:

— Сдавайтесь, комиссары, зажигаем.

Один из караульных казаков не вытерпел, ахнул скамейкой по раме и выскочил в окно. И тут все как обезумели: с грохотом, треском кинулись в окна, кто прикладом винтовки, а кто головой вышибли рамы, посыпали наружу, и следом за ними кинулся и Абрам. Выскочив из окна, он запнулся о лежащего на земле человека, упал ничком и, не успев подняться, снова рухнул в снег от тяжкого удара по голове.

Очнулся он в доме, и первое, что он увидел, была висячая лампа под потолком, — значит, он лежит на спине. Затем почувствовал сильную боль и шум в голове и еще то, что руки его крепко связаны за спиной. Все понял Абрам.

Превозмогая боль, он повернул голову и рядом с собой увидел сидящего на скамье Устина Астафьева.

— Что, комиссар, очухался? — ощерив в улыбке редкие, желтоватые с чернотой зубы, спросил Устин. — Мало удалось тебе пограбить-то, христопродавец проклятый…

Старик еще брюзжал что-то, но из-за сильного шума в голове Федоров не слышал. Он повел глазами мимо Устина, увидел, что находится в том же доме, где работал со своим штабом, что разбитые окна уже завесили потниками и что в обеих комнатах полно народу: старики и молодые, вооруженные винтовками, толпились вокруг стола, за которым сидел черноусый человек в сивой папахе, в японском полушубке без погон, с наганом на боку и при шашке. Он внимательно просматривал захваченные у пленных ревштабистов документы, федоровские приказы, воззвания и списки, которые услужливо подносили ему старики, собирая их со столов. Есаул Белоногих, очевидно заметив, что Федоров очнулся, что-то приказал, и в ту же минуту к Абраму подскочили двое военных, подхватили его, поставили на ноги.

Один из военных нахлобучил на голову Абраму папаху, другой оправил на нем полушубок, застегнул на крючки и кивком головы показал на дверь: «Пошли!»

С трудом передвигая отяжелевшие ноги, Абрам побрел к выходу, сзади его подталкивал прикладом конвоир. На крыльце Абрама подхватили под руки, свели вниз к группе людей, в которых признал он своих штабистов.

Было их семь человек. Связанные попарно, они стояли в затылок друг другу. Абрама подвели и привязали к седьмому — им оказался Аксенов — концом веревки, идущей от передней пары, и Федоров понял, что этой веревкой связаны между собой все.

В тот же момент пленных окружил конный конвой из стариков, передний махнул нагайкой, скомандовал:

— За мной, ма-арш!

Понукаемые конвоирами, пленники двинулись по улице.

Над сопками чуть забрезжил рассвет, когда пленники отшагали верст пять и дорога пошла в гору. К этому времени небо затянуло тучами, заметно потеплело. На свежем воздухе Федорову стало легче, шум и боли в голове призатихли, но пришло угнетающее чувство вины.

«Дурак набитый, ротозей! — клял он себя, стискивая зубы. — Писаниной увлекся, штабом, а теперь вот… и дело провалил, людей подвел, и самого, как барана, ведут на убой. А так хорошо все началось».