Забайкальцы. Книга 3 - [45]

— Как же это казаки-то наши, фронтовики, не прибежали на выручку? — спросил он шагающего рядом Аксенова.

Тот сначала пошевелил связанными руками, ответил со вздохом:

— А кто из них прибежал бы — все пьяны в лоск, почти всех разоружили пьяных.

— Какую глупость допустили, стыд, срам!

— И черт его знает, прямо-таки затмение какое-то нашло, теперь вот мало того, что убьют, еще и натиранят.

— Восстание провалили и людей сгубили, вот что обидно. Много наших-то побили?

— Из штаба троих, часового Дюкова, ну и Верхотурова.

— Тоже убили?

— Убили. Больше-то не знаю. Ну а нас, как скотину, дубьем били, какой выскочит из окна — и готов.

Совсем рассвело, а хребту, кажись, и конца не будет. По обе стороны гладкой, как лед, дороги тянулась тайга; громадные лиственницы и крупные березы вплотную подходили к проселку, часто попадались каменистые россыпи, густо заросшие ольхой и багульником. Старики конвоиры спешились, с конями в поводу шли позади, разговаривали, курили. Только передний по-прежнему ехал верхом. Да еще один, русобородый, добродушного вида старик, на кауром коне ехал сбоку колонны. За спиной у него не трехлинейная винтовка, как у других конвоиров, а старенькая бердана с охотничьими рожками. Он не ругал пленников, как другие, не понукал их, а даже заговаривал с ними:

— И чего это вздумалось вам затевать такую канитель вашу — восстание? Смущаете народ, а такого не подумаете, чего она дала бы нам, эта революция-то, земли, что ли? Так у нас ее и так, слава те господи, хоть отбавляй. А уж что касаемо слободы, так слободнее-то нашей жизни поискать надо: ни помещиков над нами, ни всяких там других господ, робим на себя, атаманов, судей станичных сами выбираем, чего ишо надо! И против этого бунтовать! В библии-то как говорится: «Поднявший меч от меча и погибнет». Вить это прямо-таки про вас сказано — за такие дела не помилуют вас, сказнят, как пить дать, сказнят!

Старик, сожалеюще вздохнув, вытянул из-за пазухи кисет, набил табаком самодельную трубку, кресалом высек огня и, прикурив, продолжал все тем же спокойно-рассудительным голосом:

— Оно конешно, власти теперешние тоже нехорошо поступают, расстреливают людей почем зря, да что поделаешь, времена такие пошли. Я на месте властителей не стал бы вас казнить, сымать ваши головы непутевые, а приказал бы всыпать каждому из вас по полсотни горячих, чтобы недели две не присели на задницу-то.

— Не зря, наверное, невзлюбил ты революцию, — огрызнулся на старика Аксенов. — Тебе хорошо жилось при царе-то?

— Всяко бывало, а на жизнь сроду не жаловался, жил, как и все добрые люди.

— А беднота ваша как жила?

— Да вить смотря какая беднота. Я сам, голубь ты мой, из бедноты произошел. По работникам ходил в молодости-то, а как со службы возвернулся, женился, к работе старания приложил, да и в бутылку-то редко заглядывал, вот и выбился в люди. А уж поробить-то довелось мне на своем веку вдосталь. На моем горбу, голубь ты мой, только матушка-печка не побывала, а то все перебыло.

А пленники шагали молча. Молчал и Абрам, одолевали его мрачные думы и злость на себя за допущенную им оплошность. Поддерживал разговор со стариком лишь один Аксенов, этот никогда не падал духом, даже теперь, когда гнали его со связанными руками на убой.

— Чего же тебе перечить революции-то? — продолжал Иван на удивление спокойным тоном, словно шел он не связанный, а возвращался домой к покосу, да и разговорился по дороге с приятелем. — Советская власть за то и ратует, чтобы все вот так же трудились, чтобы не было у нас ни бедных, ни богатых, а всем жилось одинаково — хорошо.

— Да-а, на словах-то вы как на гуслях, а вот на деле-то! Бог лесу выровнять не может, а вы людей сравнять хотите, хэ, сроду не поверю. Вон хоть бы у нас взять к примеру, двое живут рядом, суседи, значить, — Филат Шаповалов и Левко Киприн. У Филата рубаха от поту не просыхает, а у Левки пролежни на боках от лени великой, а ежели, случилось, заробит какую копейку, так немедля же ее и пропьет. И вы хотите Филата да нас таких вот с Левкой сравнять, не-ет уж! Да они, такие вот подобные Левки, и при вашей власти хваленой, учинись бы она, такие же злодыри были бы. А многие из них, чего доброго, ишо и в начальники вышли бы. Оне ведь, эдакие-то, всей душой за власть вашу окаянную, думают, что при ней манна посыпалась бы им с неба, как же, разевай рот пошире.

— Ладно уж, дед, нам эти твои проповеди все равно ни к чему. Ты бы развязать нас постарался, хоть бы на время, пока оправиться. Мы ведь тоже люди, а не быки, чтобы на ходу всякую нужду справлять.

— Да оно-то верно. А ну-ка я поговорю со старшим.

Дед придержал коня, оглядываясь, подождал старшего конвоя.

Остановились уже на самом хребте. Конвоиры снова сели на коней, с винтовками наизготовку окружили арестованных. Два старика обнажили шашки, а разговорчивый дед принялся развязывать пленников.

А через полчаса их снова связали, погнали дальше.

К вечеру арестованных пригнали в село Будюмкан[16]. Еще на подходе к нему, у ворот поскотины, им повстречалась пароконная подвода, в кошеве кроме кучера сидели двое: молодой казак в форменном полушубке и пожилой, с окладистой бородой человек в романовской черной шубе, в папахе из серой мерлушки и с насекой