За жизнь. Очень короткий метр - [8]

Но дальнейшее известно неплохо, и даже задокументировано: в 1714 г. британский парламент и адмиралтейство, устав терять корабли, предложили огромную сумму тому, кто найдет надежный способ вычислять долготу. И за дело взялся плотник, он же часовщик-самоучка Джон Харрисон, который сумел понять, что покорителям пространства жизненно необходима власть над временем. Он из дерева (!) умудрился сделать довольно транспортабельные часы беспрецедентной точности, причем непромокаемые и выдерживающие разницу температур при плавании.

При полевых – то есть морских – испытаниях обнаружилось множество неучтенных моментов. Первую модель хронометра, конечно можно было транспортировать, но для этого требовались два-три носильщика. Места в капитанской каюте она тоже занимала многовато. Центробежная сила при разворотах корабля сбивала показания прибора. Харрисон не сдался и дорабатывал хронометр всю жизнь – еще почти шестьдесят лет. Новые модели он представлял с интервалом в 10—15 лет (сравните теперь с циклом обновления каких-нибудь айфонов!). Перепробовал множество технологий, поработал с мастерами, выпускавшими наручные часы. Уменьшил первоначальный громоздкий ящик до размеров обыкновенного советского будильника. Тогда это была прямо-таки нанотехнология. Добился точности, почти сравнимой с нынешним GPS'ом – а это уже была просто фантастика, утопия, абсолютная победа над временем и над эпохой. Параллельно вырастил сына Уильяма, который присоединился к его опытам и проводил морские испытания, когда сам Джон Харрисон одряхлел.

Британский парламент не спешил выдавать обещанную награду: у Харрисона было много влиятельных и знатных конкурентов. Сам капитан Джеймс Кук (которого тогда еще не съели аборигены) прислал в Лондон восторженный отзыв о «морских часах», а комиссия по определению долготы находила все новые и новые поводы для придирок, требовала повторных испытаний, тянула с окончательным решением. Ведь Харрисон был уже глубоким старцем: когда он продемонстрировал пятую, последнюю модель хронометра, ему сровнялось восемьдесят. Поразительно долгая жизнь для того периода! Конкурентам не повезло: мало того, что Харрисон не торопился на кладбище, он еще и добрался до самого короля и потребовал справедливости. Георг III важность морского дела понимал, и прижал парламентариев к ногтю. Так что Харрисон успел прожить несколько лет в богатстве и отписать деньги сыну. Видимо, этому человеку и впрямь удалось приручить время: оно выступило на его стороне.

Памяти безымянного Человека

У моей матери был коллега по фамилии Сандлер. Его историю, сам факт его жизни я напоминаю себе всякий раз, когда начинаю терять веру в людей и в человечность.

Пресловутое «еврейское счастье» выпало Сандлеру буквально с первых дней жизни: он родился в 1941 году где-то под Витебском… Дальнейшее понятно без объяснений: отец его погиб не то 23, не то 24 июня, а еще пару дней спустя до местечка, где оставались они с матерью, дошли немцы. Евреев (то есть практически всех жителей местечка) согнали в спешно выгороженный лагерь, взрослым раздали лопаты, велели вырыть ров, построили всех перед этим рвом и дали по ним несколько автоматных очередей. Мужчины попытались закрыть собой женщин и детей, а немцы торопились и успели выпить по случаю захвата деревни. Поэтому мать Сандлера и он сам – у нее на руках – почти не пострадали, их лишь слегка царапнуло пулями. Но в первом ряду было много убитых и раненых, и они стали падать и утянули за собой в ров всех остальных.

Мать и ребенок упали тоже, и несколько часов пролежали среди мертвых и умирающих, в луже крови. Каким-то чудом младенец не задохнулся и ни разу не заплакал. Ближе к ночи немцы послали ко рву одного молодого парня, наверное, лейтенанта – посмотреть, что там творится и добить еще живых, если таковые будут. Этот парень обнаружил среди трупов молодую кормящую мать, понял, что она и ребенок почти невредимы, что она может идти, может бежать… Он потихоньку вытащил их из-под тел и, когда окончательно стемнело, отвел мать Сандлера к выходу из лагеря и вытолкнул за ворота, на дорогу. Ночь она пересидела где-то в кустах, а на рассвете пошла куда глаза глядят. Опять же каким-то чудом наткнулась на наших. Ее сумели переправить в тыл и втолкнуть в один из последних поездов на восток. В итоге они с сыном добрались до Средней Азии, где и прожили много лет.

А имени или хотя бы чина того молодого немца она, конечно, так и не узнала. Да и лица его было не рассмотреть в густых сумерках.

Фрау Каша

Мою покойную бабушку, Клавдию Ивановну Кириллову, немецкие дети в одном пригороде Берлина осенью 1945 г. звали «Фрау Каша». Дед дошел до Берлина военфельдшером и на год с небольшим остался в Германии при своей части. Бабушка с двумя грудными детьми (моей мамой и тетей) изрядный кусок войны просидела в оккупации на Дону, а после капитуляции решила, что возле мужа будет все же надежней, чем на полуголодных хуторах под Ростовом. Взяла дочерей, да и приехала в Берлин.

Расквартировали их в каком-то предместье, где по улицам мотались стайки беспризорников – дети немецких солдат – и выпрашивали еду у всех встречных женщин: «Фрау! Каша! Каша!». Это они быстренько заучили, как жены наших солдат и офицеров называют то, что дают своим детям. Бабушка их подкармливала (так, впрочем, делали многие наши женщины), поэтому призыв вскоре стал чем-то вроде имени – или почетного титула. Тех, кто часто давал поесть, величали Фрау Каша. Так и обращались, даже когда не просили, а всего лишь здоровались на улице.