За живой и мертвой водой - [5]

Стефа исчезла. Ночь словно поглотила ее. Быть может, навсегда, как черная могила… А он только что стоял с нею рядом, его руки, казалось, еще хранили тепло ее рук. Навсегда… Впервые отчаяние охватило хлопца.

— Стефа!! — крик рвал его грудь, едкий пот заливал глаза. — Стефа!

Ни отзвука. Юрко по–прежнему бежал изо всех сил. Он уже давно заметил розоватое свечение впереди, но не понимал, почему свет этот все время сдвигается вправо от того места, куда вела тропинка, и где, по его предположению, находилось Бялополье.

Он понял это, когда выбежал на какую–то, показавшуюся незнакомой, дорогу, пересекавшую тропинку. Здесь должен был стоять каменный побеленный крест, под камнем которого они со Стефой оставляли друг другу свои письма.

Креста не было.

Только тут он догадался, что, очевидно, где–то еще у Подгайчиков на развилке он ошибся тропинкой. Не раздумывая над тем, как это могло случиться, и не замедляя бега, Юрко бросился по дороге вправо, прямо на зарево. Теперь все зависело от того, насколько велик был сделанный им крюк. Времени он не чувствовал. Только расстояние могло подсказать ему, сумеет ли он догнать Стефу. Но и расстояние трудно было определить. Сколько осталось за его плечами? Километр, два, десять… Ему казалось, что он бежит уже целую вечность.

Дорога словно вынесла его на холм, и он увидел мелькнувший далеко впереди рыжий лисий хвост дымного пламени и услышал автоматную очередь. Тут же из темноты вынырнул быстро приближающийся к нему белый крест. Да, это был тот самый крест. На этот раз он не ошибся. Может быть, Стефа еще не добежала сюда? Подождать, перевести дух? Нет. Он не может рисковать ни одной минутой.

Снова узкая тропинка, снова полоски хлебов. Все светлее и светлее, тревожный свет разливается над землей. Уже не верится, что это происходит не во сне, а наяву. Вот… Он снова увидел пламя и мелькнувший на фоне зарева силуэт Стефы. Она, она.

Юрко не кричал, не считал секунд. Он бежал. Бежал до тех пор, пека не сравнялся со Стефой и не схватил ее за руку.

Они оба упали на землю. Стефа пыталась вырваться, но хлопец крепко держал ее за руки, прижимал к земле. Он задыхался. Поднимая голову, он смотрел на огни. Потное лицо его заливал багряный свет. Горели три хаты. Совсем близко. Правее занималась еще одна. Слышны были выстрелы и крики.

— Туда нельзя, Стефа, — произнес наконец Юрко, тяжело дыша. — Не пущу! Туда нельзя… Там — смерть!

2. Той же ночью

Оксану вызвали внезапно, ночью. Посланный Горяевым офицер нашел ее на запасном полевом аэродроме. В комбинезоне, с парашютом за плечами, она ждала своей очереди на самолет, выделенный для ночных тренировочных прыжков. Провожатый оказался неразговорчивым, но Оксана и не пыталась расспрашивать, она догадалась, что означает этот срочный вызов: ее отдых, учеба кончились, начинается работа…

Шофер отчаянно гнал машину по темной дороге навстречу дождю и ветру, и через час их забрызганный грязью до самого брезентового верха вездеход запрыгал по булыжной мостовой районного городка, всего лишь неделю назад освобожденного советскими войсками. Здесь в полуразрушенном здании сельхозтехникума расположился со своим «хозяйством» полковник Горяев, не желавший далеко отставать от фронта.

Часовой у входа загородил им дорогу, но, узнав провожатого Оксаны, молча отступил в сторону, растворился во влажной темноте. За дверями второй часовой мигнул фонариком и также молча пропустил. Тут, в вестибюле, стоял тяжелый запах сырой одежды, распаренной кожи обуви, слышался храп спящих на полу людей. В далеком углу слабо освещенный огоньком каганца связист монотонно повторял в трубку: «Тучка», «Тучка», я — «Гром»…»

Спотыкаясь о чьи–то ноги, они прошли в коридор. Офицер, шаря по стене, нашел дверь, открыл ее без стука, и Оксана увидела большую комнату, освещенную двумя керосиновыми лампами «молния». Девушка перешагнула порог, оставшийся в коридоре провожатый притворил за ней дверь.

Окна комнаты были плотно заделаны черной бумагой. На стене висела огромная карта европейской части Советского Союза с густо натыканными бумажными флажками на булавках, обозначавшими линию фронта, тянувшуюся сверху вниз от Баренцева до Черного моря. Оксана невольно задержала взгляд на флажках. Она знала, на какие рубежи вышли советские войска, но ей было радостно еще раз удостовериться, что линия фронта от Мозыря до Каховки проходит по Днепру. У самого Киева! А всего два месяца назад…

Горяев сидел в углу за письменным столом, просматривал бумаги в папке. Верхний свет продолговатым серебристым пятном выделял седую прядь в его темных, гладко зачесанных волосах. Увидев разведчицу, он торопливо поднялся, вышел навстречу и крепко пожал обеими сухими, горячими руками ее маленькую холодную руку.

Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза. Глаза Горяева ничего не таили, не обманывали. Он, видимо, не мог подавить в себе тягостное чувство, возникавшее у него в душе каждый раз, когда ему приходилось посылать кого–либо из подчиненных играть в прятки со смертельной опасностью. А стоявшая перед ним разведчица была его любимицей… Губы Оксаны дрогнули, она благодарно кивнула головой и отвела взгляд. Она благодарила начальника за добрые чувства.