За землю русскую. Век XIII - [17]

Андрей, закусив губы, едва успел донести до тарелки Александра большой, сочащийся жиром, золотисто-поджаренный кусок птицы, полил жаркое шафранно-черносливным соусом из серебряного уполовника и положил черносливу.

Затем стал накладывать себе.

Во всех его ловких, умелых движениях виден был опытный застольщик и водитель пиров.

Александр, опершись на руку, дав себе отдых, отечески любовался им.

С болью Александр Ярославич подумал о том, что только от одного Андрея, из числа всех братьев, дядьёв, племянников, он мог так вот спокойно, не боясь быть отравленным, не держа близ себя на всякий случай отцовского старого лекаря, доктора Абрагама, принять блюдо или же кубок вина. Ну, ещё — Васильковичи Ростовские и Белозерские: Глеб и Борис[21] — чудесные племяши — и матерь их — воистину святая! — вдовствующая Мария Михайловна, — у них любил отдыхать: там его любят, чтут, радостно повинуются... Но у прочих родичей так вот потрапезовать с глазу на глаз! Нет! Уже давно Александр Ярославич счёл за благо избавить и уветливых и приветливых родственников своих от греха и соблазна!.. И сколь ни обижались они на него, он, ничему не внимая, туго отзывался на пиршественные их приглашения.

«Некогда мне! — отговаривался он. — А понадобился я вам — милости просим ко мне, в Переславль мой, в Залесский!»

Они пили неторопливо и малою мерою, больше беседуя. Александр был доволен: ещё никогда брат Андрей, с тех пор как возрос, не внимал ему столь беспрекословно и, по-видимому, столь искренне.

Вот он вскакивает — от пыла отваги и от негодованья — и, взмахивая рукою, словно бы уже рубя саблей восставших и обнаглевших данников, восклицает:

   — Да я сам на них полки поведу, этою же зимою: вот как только реки смёрзнутся!

Александр охлаждает его кратким иносказательным словом:

   — Орел мух не ловит!.. Эка подумаешь: туземцы восстали — мордва, черемись! Да они каждый год восстают. Стольному князю Владимирскому ходить на них самому — не много ли чести будет?! Разве послать тебе некого стало?.. А ты бы на псарном своём дворе поискал: целый полк там у тебя топчется, или на соколином.

Андрей, угрюмо посапывая, склоняется над кубком. Смотрит туда, как в колодец, обиженный новым намёком на его охотничьи увлечения.

   — Напрасно ты, Саша, над моими соколами насмехаешься! Иная птица многого стоит! — говорит он, подымаясь из-за стола.

Отодвинув скользящее по ковру кресло, он быстро подходит к стене, простенки которой облицованы чёрным морёным дубом. Поводит по стенке, кое-где тычет рукой, и стена вдруг расступается на две стороны, открывая тайнохранилище.

Андрей Ярославич достаёт из тайника большую медную шкатулку и несёт её к своему креслу. Здесь ставит её на подлокотник, отмыкает её потаённые затворы. Оттуда, из шкатулки, он достаёт свиток белого пергамента с серебряной, висящей на красном шёлковом шнурке монгольской печатью.

Андрей Ярославич с лёгким поклоном передаёт свиток Александру.

Невский почти выхватывает этот ханский дефтерь и, развернув, быстро просматривает его глазами. Лицо его озаряется радостью.

   — Пойди сюда, ко мне, дай я тебя поцелую! — говорит он растроганным голосом Андрею.

И тот, вне себя от гордости, приближается к брату. Они крепко целуются.

Когда успокоилось волнение обоих и снова взялись они за кубки, Александр Ярославич спросил брата, какими судьбами добыл он такое от Орды, чего и ему,

Александру, никак не удавалось охлопотать и купить, — сию тарханную грамоту, в силу которой всё владимирское крестьянство — смерды, хлеборобы — на три года освобождалось от выплаты какой бы то ни было дани татарской, за исключением только содержанья в должном порядке ордынских военных путей и мостов на Русской Земле.

   — Глазам своим не верю! — проговорил Александр, любуясь братом. — Но кто выдал тебе этакое?

   — Бицик-Берке, что от великого хана приезжал.

   — А что тебе это стоило?

Андрей помолчал. Затем, сощурясь и как бы простовато улыбаясь, сказал:

   — А белого кречета своего, когда охотились, подарил ему.

Византийские полукружия чёрных бровей Александра так и пошли кверху.

Но Андрей, делая вид, что и не замечает ничего, потянувшись опять за фарфоровым кувшином, сказал с притворным сокрушением:

   — Доселе скорблю!.. Такого мне кречета и не сыскать более! Почитай, полгода все гнездари-сокольники мои по всей Каме рыщут, а этакой птицы найти не могут.

Александр расхохотался до слёз.

   — Ах ты, повеса! — воскликнул он. — Я вижу: мне в науку к тебе поступить придётся!..

Невский поднял свой кубок и протянул к брату.

   — Будем здоровы! — провозгласил Александр, и они, не отрываясь, осушили бокалы.

Уже сильно снизилась в молочно-прозрачном сосуде колышущаяся тень, означавшая верхнюю границу вина.

Андрей взялся было за серебряный колокольчик, чтобы позвать слугу. Но Александр покачал головою и слегка призащитил согнутой ладонью края своего бокала.

   — Хватит, хватит! — проговорил он.

Андрей знал брата и потому не стал его приневоливать. Но, однако, звонко расхохотался.

   — Ты чего? — спросил Александр.

   — Старика Геродота вспомнил.

   — Что там у него?

   — Когда он у нас по Днепру проезжал, его больше всего, чудака этакого, то удивило, что народ Росс пьёт вино, не разбавляя его водою!..