За землю русскую. Век XIII - [15]

Андрей впал в смущенье от этих слов брата.

   — Ну-ну, Сашок, полно! — набормотал он. — Ничего худого не было. За обедом стопочка кардамонной, да выспаться не дали — вот и всё... Да пойдём же в хоромы... Тут, на людях, неудобно.

Александру стало жаль брата.

   — Эх, Андрей, Андрей!.. Ну и чем бы не государь?! Доблестен, соображением быстр, верен, неустрашим... Да и с народом умеешь... Губит тебя вино! — сказал он вполголоса.

Но Андрей Ярославич, едва лишь коснулась его слуха похвала брата из этих суровых и редко кого похваляющих уст, выпрямился, повеселел и уж плохо дослышал остальное.

В этот миг он сам стал словно малый сокол.

Но тогда не беркуту ли подобный — огромному камскому орлу — высился перед ним Александр?

Можно было полюбоваться братьями. Оба — красавцы, оба — исполненные высокой, резкой и мужественной красоты.

Андрей — порывист, строен, молодцеват.

Александр — стремителен, статен, могуч.

От одного веет заносчивой удалью. От другого — грозным мужеством.

...Взор князя Андрея остановился на Гриньке. Мальчик, оробевший, растерянный, стоял позади Александра Ярославича.

   — А это что у тебя за оруженосец новый? — удивлённо и с явной насмешкой над жалким видом Гриньки спросил князь Андрей.

   — А! — И Александр на мгновение оборотился к мальчугану и ободряюще глянул на него: не трусь, дескать!

Жалобная улыбка появилась на лице у Настасьина.

   — Ещё и какой будет оруженосец! — ответил, рассмеявшись, Невский. — Он воевать любит.

Андрей расхохотался.

   — Воевать — дело доброе, мужское, — сказал он. — А только что ж ты этого витязя столь худо одел?

От этой грубой шутки князя Гринька чуть не заплакал. Княжеская челядь так и воззрилась на него. Настасьин потупил голову. Ещё немного — и слёзы хлынули бы из его глаз.

Вдруг он почувствовал, как отечески-ласково на его голову легла сильная, мужественная рука. Гринька глянул вверх из-под этой ладони, не смея шевельнуть головой, и увидел, что это Александр Ярославич. Вслед за тем послышался добродушно-густой голос Александра:

   — Да, пожалуй, одет мой воин небогато. Ну ничего: одёжу богатую он в боях добудет!..

Тем временем Андрей Ярославич подозвал к себе одного из пышно одетых своих отроков, того, что был ростом поменьше, и что-то негромко сказал ему. Отрок отошёл в сторонку, а вскоре уже стоял перед Настасьиным, держа на вытянутых руках свои золотом расшитый кафтанчик. Настасьин отодвинулся от него. Тот, однако, нахмурился и требовательно новел головой, показывая, что надо, дескать, надеть кафтан, что такова воля князя Андрея.

Гринька вскинулся, сверкнул глазами.

   — Не хочу я ходить в чужой одёже! — выкрикнул он, закрыл ручонками лицо и заревел...

Александр вступился.

   — Оставь его, Андрюша, — негромко сказал он брату и ласково коснулся плеча Гриньки.

Далеко опередив свиту, братья подходили к высокому белокаменному крыльцу с точёными пузатыми балясинами и грозною парою обращённых головами друг к другу каменных львов, которые, словно два стража, бдительных, но притворно дремлющих, жмурясь, пропускали меж собою каждого входящего. Они были похожи на рязанских мужиков. Гривы их не дыбились, но благонравно, слегка разделённые надо лбом, а сзади остриженные в кружок, гладко прилегали к голове, словно маслом умащённые ради праздника.

Дворец был из белого тёсаного камня, с преизбыточной резьбою и прилепами, и со множеством цветных стёкол — красных, синих и жёлтых — в узких, симметрично расположенных окнах.

Пока они шли, князю Владимирскому крепко-таки досталось от брата за чрезмерное упоенье охотою.

Андрей вздумал было отшутиться.

— Да ведь, Саша, — возразил он, смеясь, — припомни деда нашего Мономаха. Не Владимир ли Всеволодич поучает: «Всё же то дал бог на угодье человеку, на снедь, на веселье»?

Невский сурово оборвал брата:

   — Всякое дело мера красит! — сказал он.

На другое утро в покоях Андрея, которые, сколь ни противился тому Александр, а уступил-таки ему радушный хозяин, Невский проснулся, сильно проспав с дороги против обычного: солнце уже успело подняться над землёю в треть копья. Даже Александра Ярославича вымотал этот тысячевёрстный, сквозь болота и дебри, то лошадьми, то водою, и чрезвычайно быстро свершённый им путь: из Новгорода во Владимир на Клязьме он ехал всего двадцать дней.

Невский успел уже выкупаться в большом мраморном, вделанном в пол водоёме, который ещё дедом их, Всеволодом, был устроен тут же, рядом с великокняжеской спальней, и теперь отдыхал в глубоком кожаном кресле, облачённый в просторный цветастый халат с золотыми драконами и химерами. Невский сидел, установив ноги в шагреневых красных туфлях на подножную расшитую подушку, брошенную поверх дубового кладеного пола, и, обдумывая очередное, неотложное, занимался лёгкой отделкой ногтей с помощью ногтечистки из слоновой кости и выдёргиванием заусениц на руках своих, сильно обветренных за дорогу и пошорхлых от повода: путевых перчаток Александр не любил.

...Вошёл Андрей — светел как стёклышко. Вчерашнего в нём и следа не было. Только чрезмерно кроток был его взгляд, вскидываемый на брата.

Александр Ярославич встретил его ласково: Александру приятно было, что Андрей встал рано и, не опохмеляясь (это чувствовалось по его дыханью), тотчас поспешил к старшему. Это означало раскаянье.