За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы) - [30]

Фактический арсенал примеров этого ряда в поэзии Клюева немногочислен, образы его не опосредованны и используются практически в том же самом значении, что и в «Слове». Это «баснослов-баян» из стихотворения «Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор», соответствующий образу «вещего Бояна», древнего певца из «Слова о полку Игореве». Это «шелом» из поэмы «Разруха»; несколько раз встречающиеся в различных стихах «аксамиты»; а также некоторые другие слова, употребленные в том же самом значении, что и в древнерусском тексте.

Ко второму ряду следует отнести имена и наименования, существующие и вне поэмы об Игоре, но тематически касающиеся именно тех мест и событий, которые упомянуты или описаны автором ХII века. Это такие слова и выражения как «половецкий костер» из стихотворения «Воздушный корабль», «половчанин» из поэмы «Погорельщина», названия городов Изюм и Чернигов из стихотворения «Я знаю, родятся песни», и Чернигов и Курск — из «Разрухи», а также упоминание в поэме «Деревня» иконы Богородицы под названием «Пирогощая», по имени которой назывался в Киеве храм, к которому в финале «Слова» едет поклониться бежавший из плена Игорь. Ну, а кроме того, к этому ряду следует отнести и неоднократное упоминание Клюевым рек Дон и Дунай, тоже вызывающих ассоциацию с панорамой Древней Руси периода событий «Слова о полку Игореве».

Самым же «урожайным» в принятой нами системе можно считать третий ряд, включающий в себя образы, являющиеся как бы только «эхом» своих прототипов в «Слове». Ну, скажем, такие, как в цикле «О чем шумят седые кедры», где строки «Ты уходил на Перекоп, / На молотьбу кудрявый сноп» (Разрядка здесь и далее моя. — Н.П.) зримо перекликаются с описанием битвы на реке Немиге, сделанным в «Слове» при помощи практически тех же символов:

На Немизе снопы стелютъ головами,

молотятъ чепи харалужными...

Такая же узнаваемость первообразов видна и в «аукании»многих других соответстий «Слова» и поэзии Клюева. Ну, например: «Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровью польяна» («Слово») и — «Поле, усеянное костями, / Черепами с беззубою зевотой» (Клюев, «Поле, усеянное...»). Или: «Аще кому хотяше песнь творити <...> тогда пущащеть 10 соколов на стадо лебедей» («Слово») и — «Нет прекраснее народа, / У которого в глазницах, / Бороздя раздумий воды, / Лебедей плывет станица!» (Клюев, «Песнь о Великой Матери»). Или же: «шизымъ орломъ подъ облакы» («Слово») и — «Где утро сизая орлица» (Клюев, «Разруха»); «въ путины железны» («Слово») и — «Из железного полона» («Песнь о Великой Матери») и так далее.

Но наиболее интересным для наблюдений оказывается последний четвертый ряд соответствий, входящие в который пары образов из стихотворений Клюева и «Слова о полку Игореве» не просто обнаруживают «родство» друг с другом, но ещё и как бы восходят к неким, скрытым от нас за столетиями, но общим для обеих по этических систем истокам. Так, например, в том эпизоде «Слова», который посвящен первой победе русичей над половцами, автор, перечислив захваченные в качестве трофеев «злато, и паволокы, и драгыя оксамиты», говорит:

...Орьтъмами,

и япончинцами,

и кожухы

начашя мосты мостити по болотомъ

и грязивымъ местомъ,

и всякыми узорочьи половецкыми...

Комментарии к этим строкам во всех изданиях «Слова» одинаковы: добыча русичей была так велика, что ею вымащивали гати через болота и топкие места. Хотя, можно ли так замостить узорочьем топкое болото, чтобы оно выдержало всадника с конем, да и вообще — зачем это было делать, если русичи в тот день всё равно остались ночевать на захваченных половецких вежах, комментаторы не уточняют...

Дополнительный свет на это место «Слова» проливает употребление тех же самых образов в стихотворении Н. Клюева «Досюльная», где, в частности, говорится:

Ах вы, сукна-заволок и,

Вами сосны ли крутити,

Обряжать пути-мосты?

Побраталися с детиной

Лыки с белою рядниной

Поминальные холсты!..

Здесь, как видим, перекликающиеся с «паволоками» из «Слова» ткани «заволоки» употреблены уже не для бессмысленного устилания ими болот и топких мест, а для некоего ритуала обряжания путей-мостов, за которым через определение «поминальные» угадывается тот трагический смысл, который откроется нам в «погребальном» сне Святослава и его последующей расшифровке боярами, сообщившими ему о трагической гибели Игоревых дружин. В построении же самой этой метафоры и автор «Слова», и Клюев обращаются к древнерусскому свадебному ритуалу прохождения молодыми сеней. «Сени, — говорится по этому поводу в книге «Русский народный свадебный обряд» (Л., 1978, с. 95), имеют особое значение, являясь как бы медиатором пространства и двора. Для понимания роли сеней в свадьбе существенно их название мосты». Таким образом, уподобление битвы на Каяле свадебному пиру начинается в «Слове» не со строк «ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша», а ещё с упоминания «мостов», для успешного прохождения которых свитой жениха служила традиция предварительного одаривания тещи дорогими подарками. Вот на это и идут в «Слове» праздничные ткани «паволокы», но только на месте любящей тещи в данном случае оказывается ожидавшая русские дружины Смерть, с которой они вскоре, пройдя мосты битвы, и породнятся на реке на Каяле...