За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы) - [27]

Г. Самонаименования Автора в тексте.

Итак, вчитаемся в текст поэмы: «на стороне Игоря все боги и природа, они помогают ему бежать из плена. Вся Русь — до дальнего Дуная — радуется возвращению князя... А коль так, вовсе незачем искать автора в Киеве, Галиче, Полоцке, то есть за пределами Новгород-Северской земли, вотчины Игоря. Он отсюда...» — писал о возможной кандидатуре на авторство поэмы В. Моложавенко. И на основании всего написанного нами выше, мы теперь можем подтвердить: да, он родом из Северской земли, это сын Новгород-Северского князя Игоря — Владимир Игоревич или, как зашифровал он себя в поэме, «Олич», т.е. «внук Ольгов».

Но нужели же он не оставил своего прямого имени в тексте, неужели не «расписался» хотя бы в уголочке нарисованной им словесной «картины»?..

Как показывают исследования Г. Карпунина, такие «росписи» в поэме есть, и причем немало. «Частота употребления имени Владимир (только в явном виде оно встречается пять раз), а также изощренность образов, построенных на его переосмыслении, — пишет он, — дают основания думать, что это имя имело для автора «Слова» какое-то ОСОБОЕ ЗНАЧЕНИЕ».

И действительно — во многих словосочетаниях «Слова» слышится вплетенная в них анаграмма имени Владимир, например: «другаго дни велми рано», где явно проглядывает имя Вел-дни-мира — Владимира. Или вот, как в следующем случае:

въ злата стремень

ВЪ зЛАТА стРЕМЕнь

ВЪ ЛАДА МЕРЕ

В ЛАДИ МЕР

ВЛАДИМИР

Своеобразную авторскую «роспись» Владимира Игоревича можно обнаружить и в том слое, который Г. Карпунин открыл с «зеркальной» стороны основного текста «Слова». Так, например, если заглянуть за краешек сценки погони, где половецкие ханы ведут диалог о женитьбе Игоревича на дочери Кончака, в котором в частности говорится: «И рече Гзакъ Кончакови: аще его опутаеве красною девицею...», — то окажется, что там, в обратной перспективе, невидимый половцами, Игорь уже достигает Киева и поднимается по Боричеву взвозу к Пирогощей! «И вокачно кък аз гечериюец и ведю он саркевеа ту поогееща,» — гласит обратный текст, понятный, впрочем, даже без специального разъяснения: «И воочию, как и я, Георгиевич-юнец, видит он церковь ту Пирогощую.»

(Думается, что «гечериюец» — это все-такие не «чернец», как его истолковал Г. Карпунин, а либо «Георгиевич-юнец», либо «Игоревич-юнец», что ещё более соответствует царящему над поэмой «закону вывернутости»: «Ге-чер-и» — «И-ге-реч» — «И-го-рич» — «Игоревич».)

Что же касается появления и в прямом, и в обратном текстах именно Пирогощей, а не какой-либо иной церкви, то объяснение этому снова приведет нас к напоминанию о свадебной сути поэмы, ибо уже и само название её этимологически связано с понятием «пир» (болг. пipak — соединение; кыпчакск. бipak — союз; праслав. прягу — соединяю; и т.д,) и «гость» (от древнерусск. гостьба — торговля, пир, угощение).

Кроме того, Пирогощая церковь считалась покровительствующей купечеству, торговым людям, что со своей стороны тоже возвращает нас к понятию совершения брака как одной из радновидностей торговых сделок. «Интересна в связи с этим эволюция слова «продажа», «Продать» — пишет в книге «Мировоззрение древних славян» М. В. Попович. — Славянское prodati соответствует древнеиндийскому pra-da — «отдавать, выдавать замуж», ведийскому para-da — «кого-либо отдавать за определенную цену.» Здесь слиты в одно представление и ритуальный обмен брачными партнерами — важнейшее средство укрепления социальных уз, и мирская торговая операция, осмысливаевая по аналогии с более ранним брачным выкупом — ответным даром...»

Плюс ко всему, в древнерусском, как и во многих других языках, корень слова «пирог» имел семантику плодотворного лона, поэтому Пирогощая в «Слове», связываемая многими исследователями со значением «хлеб», несет в себе потенцию новой, счастливой, изобильной Русской земли — праздничного, свадебного «дивень-хлеба», испеченного на весь мир. И не случайно дева-город ликует и радуется, видя едущего к Пирогощей Игоря. «Перед нами, — пишет О. Фрейденберг, — традиционный обряд въезда в город, сохранившийся с незапамятных времен по сей день. А смысл этого обряда всегда один и тот же — венчание, сочетание в символическом браке.» «Князь входит в храм, как муж входит в лоно жены, — дополняет его Г. Карпунин. — Идея созрела настолько, что ей стал требоваться муж воплотитель. И он сыскался»:

Ольговичи, храбрии князи, доспели на брань...

Думается, что в прототексте, ещё не испорченном переписчиками, эта фраза могла выглядеть и несколько по-другому: «доспели на БРАКЪ».

Ну и, завершая наше разыскание собственноручных авторских автографов на полотне поэмы, посмотрим на стоящую в её зачине фразу «Почнемъ же, братия, повесть сию ОТЪ СТАРАГО Владимира ДО НЫНЯШНЯГО... Игоря», явно диссонируещую своим современным прочтением тому контрастному противостоянию эпитетов «старый» — «нынешний», при котором сами собой напрашиваются ОДИНАКОВЫЕ имена. Об этом же пишет и Г. Карпунин, предлагающий вместо «Игоря, иже...» конъектуру «Игоря+иче», означающую «Игоряиче», то есть «Игоревича»: «...отъ стараго Владимира — до нынешняго, Игоревича».