За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы) - [22]

Потаенного смысла в поэме полон даже каждый звук, как это показала в своей книге «Первозванность» неоднократно цитированная нами выше Л. Наровчатская. Губной звук П (Б), например, обозначает «понятие пустоты, т.е. субстанции, готовой дать, отдать, произвести дитя, плод, добычу с разбуханием, изменением местопребывания жизни и смерти», что удивительно накладывается на аллитерированный этим звуком эпизод первой встречи с половцами («Съ зарания въ Пятокъ ПотоПташа Поганыя Плъкы Половецкыя...»), который «раскодируется» в последующем практически по всем обозначенным пунктам: и в «добычу», материализовавшуюся в виде «злата, паволоков и япончинцев», и в «изменение местопребывания жизни и смерти», вызванное увозом пленников в половецкие становища, и даже в «произведенное дитя», с которым Владимир Игоревич через два с лишним года возвратился на Русь...

Но один из самых неожиданных результатов получил поэт Г. Карпунин, который просто попробовал читать «Слово»... вверх тормашками! И оказалось, что это не только возможно, но и что в этом «обратном» тексте много внимания уделяется женке, оставшейся без мужа, к которой льнет дьвол. «У меня, — признавался Г. Карпунин, — есть основания полагать, что речь идет о Ярославне. В прямом тексте образ Ярославны — это, можно сказать, идеал женщины. Любящей, верной супругой предстает она перед нами в Путивле-городе на забороле. Здесь же, в обратном тексте, её окружают бесы, «лешеви рогатие», искушают, пытаются соблазнить, «женке сердце донимают». Иными словами, здесь она лишена ставшего привычным для нас поэтического ореола.» Вот, к примеру, один из фрагментов такого необычного прочтения текста, как он выглядит по методике Г. Карпунина. В прямом тексте этот участок, заканчивающийся словами бояр о пленении Игоря — «...въ путины железны», ну, а в обратном мы как раз отсюда и начнем читать. Итак: «Нылзе жыни ту уповаша! Ту пою, а сама имля басъх ынаго. Пила же, пируя, — ць ли, рка, молоко?.. Сежу уно дьмом, а леши ти пси об ю лая: на которумь тада роги таки?..» — В олитературенном виде это может читаться примерно следующем образом: «Нельзя жене верить! Я тут пою, а она там имеет бесов всяких. Пила ведь, пируя, — или, скажешь, молоко?.. Сижу потом дома, а лешие те псы лают по её поводу: на ком, мол, теперь из нас рога больше?..»

Так что основания для ревности у Игоря, судя по этому обратному тексту, действительно имелись. Вот и в знаменитом плаче Ярославны, адресованном, казалось бы, исключительно мужу, Игорю, чуть ли не каждое слово оказывается связано с Владимиром, как, например, в строке «прострЕ ГОРЯЧЮ сВОю лучю на ЛАДЕ вои», где рядом с отчеством в звательном падеже «ЕГОРЯЧЮ — ИГОРЕВИЧУ» звучит прямо-таки чуть ли не голос современной женщины, зовущей: «ВОЛАДЕ» — «ВОЛОДЯ»!

А разве не свидетельствуют о более чем просто мачехиных чувствах к Владимиру такие, к примеру, из выделенных Г. Карпуниным анаграмм: «ВЪзЛелей госпОДИне МОЮ» (ВЪЛОДИМОЮ), «ВЪзЛелей госпОДИне... на МОРЕ» (ВЪЛОДИМОРЕ) или «ВЪзлелей... ЛАДУ на МОРЕ» (ВЪЛАДУМОРЕ)?..

Собственно, из имени Владимир, как подметил Г. Карпунин, возникает в плаче добрая половина слов: лада, вои, море, горе, мою, моея, горы, корабли... И это естественно, говорит он, так как на уме у Ярославны, как у всякой матери, мысль о сыне, и о чем бы она ни говорила, мысль её, помимо её воли, сама собой, отражается в словах, в подборе слов, которые, сопрягаясь, дают имя сына...

Думается, что психологическую схему появления анаграмм имени Владимира Г. Карпунин обрисовал достаточно верно, и единственное, что он забыл учесть, это им же самим приводимые данные о том, что Ярославна НЕ БЫЛА матерью Владимира, так как на момент похода ей было не более ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ — примерно столько же, сколько тогда было и Владимиру.

Понятно, что считать приведенные выше свидетельства за стопроцентное подтверждение нашей гипотезы нельзя, но игнорировать проступающие сквозь основной текст, как древние надписи сквозь штукатурку Софии Киевской, ассоциативные признаки правильности нашего пути нельзя тоже. Потому что «слово в «Слове», — как говорил Г. Карпунин, — всегда многозначно. Оно именно СЛОВО в СЛОВЕ».

Вот, скажем, Влур устроил Игорю побег и, скакнув горностаем (тоже, кстати, образ вьюнишных песен, являющийся символом СЕМЕЙНОГО очага и БРАЧНОЙ жизни) через речку, он поскакал в сторону Руси, и это — тут же порождает один весьма важный спор ханов Кончака с Гзаком.

Млъвитъ Гзакъ Кончакови:

«Аже соколъ къ гнезду летитъ,

соколича ростреляеве

своими злачеными стрелами.»

Рече Кончакъ ко Гзе:

«Аже соколъ къ гнезду летитъ,

а ве соколца опутаеве

красною девицею...»

Метод обнаружения СЛОВА в СЛОВЕ позволяет увидеть, что весь этот разговор половецких ханов крутится вокруг имени Олега:

сокОЛЦА — ОЛЦА — ОЛГА

сокОЛИЧА — ОЛИЧА — ОЛЬГОВИЧА.

Сокол и соколич — это ясно читаемое название родового имени Игоря и его сына Владимира. Под родовым именем ОЛОК, то есть Олег, выступает здесь сам Игорь, а его сын выступает под родовым отчеством — ОЛИЧ, то есть Ольгович (запомним это на некоторое время).