За все надо платить - [14]

Кили заметила, что отвлеклась, и заставила себя прислушаться к словам священника, пытаясь обрести в них поддержку и утешение.

— Итак, мы предаем бренные останки брата нашего Марка земле. Мы помним, что он отдал свою жизнь, чтобы спасти жизнь своей любимой дочери, и мы говорим «Прощай», с надеждой и верой в то, что Отец наш небесный примет его в свои райские кущи. Ибо истинно рек Христос: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Слезы безудержно катились у Кили по щекам, срывались с подбородка, но она их даже не замечала. Последние несколько дней, наяву и во сне, ее не покидала боль. Приходилось постоянно напоминать себе, насколько было бы хуже, если бы Марк не сумел спасти их маленькую дочку. Но Эбби осталась жива. Вот она вернется домой по завершении мрачнейшего из обрядов, и Эбби будет с ней. «Тебе не суждено будет узнать своего папочку, моя дорогая, — думала Кили. — Но ты будешь знать, как сильно он тебя любил, как бесценна была для него твоя жизнь. Этого у тебя никто не отнимет. Всю жизнь ты будешь об этом помнить».

При мысли об этом Кили невольно вспомнила о сыне. Дилан сидел справа от нее, как и на похоронах Ричарда. Он безутешно плакал в тот день, когда хоронили его отца. Сегодня он упорно смотрел в землю, избегая взглядов всех, кто пытался заговорить с ним или выразить соболезнование. Разумеется, он был не в том костюме, который надевал на похороны отца, — за четыре с лишним года он вырос чуть ли не вдвое. Накануне Лукас Уивер отвез Дилана в свой любимый магазин и купил ему блейзер и брюки, причем настоял, что заплатит сам.

Кили пристально вгляделась в замкнутое, угрюмое лицо сына. Отец Дилана покинул его по своей воле, предпочел вечный покой страданиям этого мира. «Его любви к нам не хватило на то, чтобы заставить его остаться с нами», — с привычной горечью подумала она. Первая волна горя всегда бывает одинакова. Это просто боль. Но со временем смерть Ричарда стала для Дилана куда более тяжелой утратой.

Кили бережно положила ладонь на локоть сына и сжала его сквозь тонкое сукно блейзера. Дилан никак не ответил на ее жест. Казалось, он ничего не почувствовал.

Началась общая молитва. Кили машинально бормотала знакомые слова, но не находила в них утешения. «Ну вот, все уже почти кончилось», — подумал она, и ее тотчас же охватила паника. Она была не готова вернуться домой и принимать всех этих людей, пришедших выразить ей свои соболезнования. А людей собралось много. Двое ее старших братьев с женами приехали со Среднего Запада. Кили знала, что многие незнакомые ей люди придут на поминки. Те, кто знал Марка много лет, клиенты, обязанные ему победой в суде…

Лукас Уивер и его жена Бетси, разумеется, сидели в первом ряду. Кили очень тревожилась за стариков. Прошлой зимой они потеряли своего родного сына Прентиса. Прентис вел беспутную жизнь, имел множество мелких стычек с законом, надежды, которые он подавал в молодости, выродились в бесконечную цепь запоев и обращений в реабилитационные клиники. Он страдал циррозом печени и в сорок два года окончил свою жизнь в дешевом баре, где методично осушил бутылку водки и упал мертвым.

Бетси, обычно такая сдержанная в проявлении чувств, рыдала в голос на его похоронах. Кили ее прекрасно понимала: матери нелегко примириться с потерей ребенка, которого она носила под сердцем, даже если он сам загубил свою жизнь. А теперь еще и это… Марк был Лукасу ближе, чем его родной сын, Лукас сам его выбрал и пестовал все эти годы, сделал его своим прямым наследником. Как, наверное, страшно сознавать, что все твои усилия пошли прахом!

Тяжело вздохнув, Кили огляделась кругом. В толпе она узнала Эвелин Коннелли и еще нескольких соседей. Среди них был Дэн Уорнер, вдовец, живущий на той же улице напротив, и его дочь Николь, девочка-подросток. Отец и дочь держались за руки и щурились на ярком солнце. Ветер трепал светлые волосы Николь. Кили всего пару раз разговаривала с Дэном, когда он приносил им почту, по ошибке попавшую к нему. Николь училась в одном классе с Диланом. И все же Кили не могла не удивляться тому, что у них нашлось время прийти на похороны человека, которого они почти не знали. «Люди часто поражают нас своей добротой, когда в семье случается несчастье», — подумала Кили. Даже Сьюзен Эмблер с Джейком появились на кладбище, даже Ингрид пришла, хотя Кили прекрасно понимала, каким мучительным было для нее это напоминание о смерти Ричарда.

Распорядитель похорон вручил Кили две белые розы и почтительно помог ей подняться на ноги. Кили знала, что должна положить розы на гроб, но вся ее душа противилась этому обряду. Ей хотелось остаться на месте, не бросать цветы в могилу, чисто по-детски закатить истерику в знак протеста. Но она была взрослой женщиной и заставила себя подойти к могиле и по знаку распорядителя положить розы на полированную крышку гроба — одну от себя, другую от Эбби. Свежий осенний ветер донес до нее приглушенные звуки рыданий. Она стиснула руку Дилана, и он повел ее сквозь лабиринт надгробий к открытым дверям лимузина.

Когда они добрались до сверкающего лаком черного «Кадиллака», Дилан сразу забрался на заднее сиденье, а Кили осталась принимать соболезнования тех, кто не собирался с кладбища отправляться на поминки. Лукас Уивер ждал в самом конце очереди. Кили заметила, что он тяжело опирается на палку с серебряным набалдашником — верный признак того, что он измучен до предела. Лукас был диабетиком и страдал плохой циркуляцией крови в ногах, но скрывал свою болезнь от окружающих и делал вид, что ходит с тростью просто из франтовства. Эта палка с серебряным набалдашником была частью его ковбойской коллекции и когда-то принадлежала самому Бэту Мастерсону