За тридевять земель - [77]

Поутру проводник-винтун развязал узел самодельного каната и отшвартовал плот на середину небольшой реки.

Речушка, вдоль берегов которой шумел дремучий лес, часто петляла; одна излучина то и дело сменялась другой. Обычно шли на шестах, но иногда течение сужалось до таких пределов, что подступавшие к самой воде деревья и кустарники образовывали над головой настоящий зеленый свод, так что приходилось продвигаться «на руках», то и дело хватаясь за растопыренные во все стороны ветви...

Минуло несколько суток. Путники наши шли и плыли, плыли и опять шли... Наконец к вечеру очередного дня достигли они довольно значительного озера, упрятанного среди обрывистых, лесистых холмов. Прибрежная полоса была сплошь изрезана глубокими заливами и заливчиками. Взошла луна. Серебристые лучи ее скользили по матово-мерцающей озерной поверхности с призрачными тенями от неподвижных лесных великанов. Необъятны и таинственны просторы этого края. Проводник указал Лешеку и Ветке в сторону, где чернели громады скалистой Сьерры, пояснив, что до цели их путешествия осталось расстояние не более двух десятков полетов стрелы атлатля...

...Старик весь высох и превратился в мощи с едва теплящейся жизнью. Казалось, что дух вот-вот покинет свою бренную обитель. Лицо его цвета камней пустыни будто оцепенело и в неподвижности могло соперничать с суровым покоем окрестных вечных скал. Скальное жилище Гамбузино буквально висело над пропастью; в пустых, вырубленных самой природой окнах-пробоинах, напоминающих мертвые глазницы, обосновались совы. Как Гамбузино жил в этой каменной пещере в сообществе одного лишь верного своего стража — гремучника? Кто носил ему пищу? Как согревался он, когда еженощно отходил на покой в глубокую каменную нишу, которую вырубил для себя давным-давно, будучи молодым и сильным? Над ложем и будущей могилой старца зловеще нависали слоящиеся камни, готовые в любую минуту обрушиться и погрести под своими обломками тело, в котором пока еще сохранялась крупица жизни. Он не боялся смерти, так как свято верил в предсказание Ведуна древних людей ансази, жителей исчезнувшего города Лу-ка-чу-кай, что означает «место с зарослями белого тростника». Ведун не мог ошибаться, и вот его предсказание сбылось — Гамбузино держит в руках священную трубку с мундштуком из самородного золота, оканчивающуюся изображением головы мамонта, которого много-много лет назад приручили ансази. Теперь он должен выполнить то, что повелит ему посланный, и удалиться в Страну Теней, в Вечную Обитель Мертвых. Он устал жить и устал ждать, он счастлив, что не увидит завтрашнего дня...

Так говорил старик Гамбузино, со священным трепетом уставившись на святыню, переданную ему проводником-винтуном.

— Что за чертовщина! — негромко воскликнул Ермей Ветка.

— Обыкновенное колдовство,— пожал плечами Лешек.— Но надо действовать, старик приготовился умирать и, верно, в самом деле не доживет до утра. Это мне доподлинно известно: если индеец порешил, что умрет, то умрет непременно и в точно установленный им самим срок...

Узнав, что требуется от него, Гамбузино задумался. Некоторое время он стоял молча, едва заметно пошевеливая губами. Потом некое подобие улыбки скользнуло по его изможденному лицу. Он словно закончил разговаривать сам с собой, и только последняя фраза досталась слушателям:

— Странно... это никому не приносило добра... однако я должен выполнить волю пославшего...— При этом он снова взглянул на свой таинственный амулет.— Но сначала выслушайте мой рассказ...

Давным-давно это было... и быль та уж много лет как чапарралем заросла... Вскоре после того, как краснокожие узрели первых бледнолицых, поселился неподалеку от этих мест один черный балахон. Жил он скромно, много читал, проповедовал. Был у него в услужении молодой индеец-винтун, который, случалось, ходил от этого падре в гости к своим соплеменникам. Вот однажды — а дело то было после обедни — увидел черный балахон в закристии небольшую плетеную корзинку с блестящим песком. Поначалу не обратил он на это особенного внимания. Но как-то пришлось писать ему письмо к одному из своих в Мехико. Грамотку ту, дабы быстрее просохла, посыпал святой отец тем самым песком. А надо сказать, краснокожий служка его всегда и во всем старался угодить своему падре. Видя, что тот нашел такое диковинное употребление песку и посыпает им таинственные знаки, сказал про это другим индейцам. Тогда почти всякий, кто приходил беседовать с черным балахоном, не предвидя ничего дурного, стал приносить ему горстку песку... Так-то оно, стало быть, так, да только человек тот, к которому писано было письмо, видно, сразу смекнул, в чем здесь дело, и приписал в ответе: «Верно, ты очень богат, что посыпаешь письма свои золотом...» Тут и до падре того дошло, что это был за песок такой. Он было стал расспрашивать, откуда-де этот блестящий песок. Но узнать тайну было непросто: видно, чуяли краснокожие, что золото откроется бледнолицым на пагубу им самим, и потому долго не хотели исполнить желание черного балахона. Падре был этим весьма недоволен и непременно требовал, чтобы ему показали дорогу. Наконец индейцы уступили: «Падресито! — сказали они.— Мы тебя так любим, что, пожалуй, отведем на то место, где есть этот песок, но с тем только условием, чтобы ты позволил завязать себе глаза». Черный балахон согласился. Тогда индейцы на носилках понесли его в горы. Они пришли к пещере, из которой вытекал ручей. Там ему развязали глаза. Золото ослепило черного балахона: перед ним горели самородки, и сам он ходил по сверкающему песку. Поражен был иезуит, и предался он золотым мечтам, пока не услышал голос старшего из винтунов: «По любви нашей к тебе, падресито, мы сделали то, чего ты хотел; бери же отсюда столько, сколько ты сможешь забрать — хоть все! Но учти, в другой раз мы тебя сюда не принесем!» Здесь увидели индейцы, как изменился их падре: всегда добрый и ласковый, при виде золота он стал злобным и нетерпимым. Но напрасно он просил и приказывал: проводники, забрав золота для него столько, сколько могли унести, снова завязали ему глаза и отправились в обратный путь. Но черный балахон был хитрее, чем полагали краснокожие: в то время как индейцы несли своего падре, он ронял на дорогу зерна своих четок... Потом по следам этих четок пошли другие черные балахоны. Они начали ловить индейцев, как делают это теперь тамариндос, заковывать их в железа и отвозить на прииски.