За три моря. Путешествие Афанасия Никитина - [6]
Можно было опасаться, что и на этот раз астраханский хан попытается ограбить проплывавшие мимо корабли.
Асан-бек и русский купец понимали, что надо готовиться к бою. Решили раздать всем пищали[23] и луки, весла убрать, чтобы татары не услышали плеск воды, а плыть под парусом. Посольский корабль должен был, как всегда, идти головным. Асан-бек предложил Афанасию оставаться на посольском корабле, чтобы можно было посоветоваться с ним во время боя.
Когда Никитин вернулся к своим, была уже глухая ночь. Костер догорал. Все крепко спали. Лишь старик Кашкин еще покашливал и ворочался под своей овчиной.
Афанасий разбудил товарищей. Быстро потушили костры, собрали одежду, без шума стащили ладьи в Волгу.
Никитин вернулся к Асан-беку вместе с Кашкиным и Кирей Епифановым. Старик Кашкин прежде плавал в Астрахань и мог пригодиться на головном корабле, а Киря сам увязался с Афанасием.
Когда Никитин поднимался на корабль, он увидел, что Кашкин волочит за собой мешок.
– Что это у тебя, дед? – спросил он.
– Так, рухлядишка[24] кое-какая, – уклончиво ответил Кашкин.
И лишь тогда Никитин подумал, что оба его короба остались в ладье. Но возвращаться назад было уже поздно. Он успокаивал себя тем, что, может быть, его товары лучше сохранятся в ладье. Татары, наверное, будут охотиться за кораблем с богатыми подарками, которые везет из Москвы в Шемаху Асан-бек, а ладья может пройти незамеченной. К тому же главное его богатство – нитка жемчуга – было при нем. Он хранил ее в мешочке на шее.
Никитин прошел на корму, где стоял посол. Асан-бек ждал ногайцев-проводников, уплывших вперед на разведку. Ночь была по-прежнему темная, но до восхода луны оставалось немного времени.
Тихо подошла лодка, и на корабль поднялись два проводника.
– Где же третий? – спросил вполголоса Афанасий.
Оба ногайца, перебивая друг друга, зашептали:
– Сейят занедужил[25] вдруг, ходить не может, по земле катается, пришлось его на берегу оставить.
– Весть дали, проклятые! – пробормотал по-русски Никитин.
На поднятых парусах караван поплыл вниз по течению реки.
Прошло много времени. Все было тихо. Лишь вода журчала под кормой да поскрипывал руль.
– Качма! Качма! – раздался вдруг громкий и резкий окрик с берега.
– Что это значит? – спросил Никитин.
В ответ раздались два всплеска за кормой: оба проводника бросились в воду.
– Качма! Качма! – закричали с обоих берегов реки.
– Не отвечай! – приказал посол и велел взяться за весла. – Нужно торопиться, а нас все равно теперь узнали, – добавил он.
В это время над яром[26] показалась луна, и сразу стали видны и корабль, и ладьи, бежавшие под парусом, и множество всадников на обоих берегах.
О борта и палубу корабля застучали стрелы. Одна задела руку повара, другая застряла в шапке Кашкина.
– Начинай! – крикнул посол.
И все, кто не занят был на веслах, стали стрелять из пищалей и луков. Жалобные крики раздались где-то на левом берегу.
– Ага, попали! – воскликнул Киря, вновь заряжая пищаль.
Вдруг он, как надломленный, согнулся пополам – в горле у него торчала стрела. Взяв из его рук пищаль, Никитин послал пулю на берег. Снова раздался крик, и Афанасий понял, что попал в цель.
Ветер усилился, паруса натянулись, и корабль поплыл быстрее.
– Уходим! – крикнул Никитин.
Татары скакали вдоль берега, пуская стрелы, но скоро отстали.
Настало утро. Татар нигде не было видно. Но исчезли и русские ладьи. Весь день корабль осторожно пробирался по узким протокам мимо низменных, поросших бурыми камышами островов и заводей, где доцветали последние желтые кувшинки и белые водяные лилии. Плыли мимо узких песчаных кос, где не умолкали всплески и резкие крики бесчисленных водяных птиц.
Несколько раз слышали, как в зарослях камыша шумели кабаны. Над кораблем гудели и жужжали тучи комаров, мух и слепней.
Никитин послал мальчика-прислужника на мачту, а сам, стоя на носу, вглядывался в покрытую дымкой даль. Все было напрасно: русские ладьи исчезли.
В полдень корабль остановился у пустынного островка. Никитин с Кашкиным снесли тело Кири Епифанова на берег и там зарыли его. Постояв молча у могилы, они вернулись на корабль.
Опять поплыли вниз по течению.
– Если застрянем, татары нас голыми руками возьмут, – говорил посол.
Он опасался мелей. На носу все время стоял человек и измерял дно. Так плыли два дня.
На ночь заходили в ильменя – длинные и узкие заливы между песчаными грядами. Там и останавливались, но костров жечь не решались.
Наступил третий день. К полудню протока стала шире, берега расступились, подул свежий соленый ветер, и комары сразу исчезли. Все шире становилась водяная дорога, все дальше уходили берега.
Наконец корабль вышел на широкий простор. По мутной зеленоватой воде ходила крупная рябь, ветер гнул камыши на узких отмелях.
Первое море
– Ну, вот и море! Прорвались, Афанасий! Теперь найти своих, и все обойдется, – сказал дед Кашкин.
Корабль плыл уже в открытом море, но нигде не было видно ни одного паруса.
– Парус вдали! – вдруг закричал дозорный.
– Наши! – обрадовался Кашкин.
– Погоди, дед, радоваться: может, татары, – заметил Никитин, пристально вглядываясь в зеленоватую даль.
На всякий случай посол приказал приготовиться к бою. Но скоро увидели, что это русская ладья. Никитин и Кашкин хотели было отправиться к своим, но Асан-беку не терпелось самому узнать новости. Он послал к ладье душегубку, и скоро на корабль прибыли Юша, Артем Вязьмитин и самаркандский купец Али-Меджид.
