За столбами Мелькарта - [53]
Жрец подошёл к нише в стене и достал оттуда высокую амфору. Он вынул из неё свиток и протянул Мидаклиту.
Эллин дрожащими руками развернул свиток и впился в него глазами.
— Ничего не понимаю! — шепнул Мидаклит. — Жрец говорит, что их предания записаны на моём языке, но это же не эллинские письмена!
Лицо его разочарованно вытягивалось. Радамант молча следил за Мидаклитом. Внезапно он выхватил свиток из его рук и, перевернув, снова ему подал.
— Не подавай виду, — прошептал Ганнон. — Нас могут принять за самозванцев.
— Скорее за невежд, — грустно сказал Мидаклит. — Я держал свиток вверх ногами.
— Скажи, Радамант, — обратился Ганнон к жрецу. — Мы приплыли к тебе с востока, а что лежит к западу от твоей земли?
— Море и ещё раз море, — отвечал Радамант, — а в море острова, а за ними — материк. Так говорится в свитке, который держит твой друг. Атланты не раз бывали на этом материке. После катастрофы мои предки вздумали туда переселиться. Но их постигла неудача. Они наткнулись на густые водоросли, опутавшие вёсла. Они поняли: боги хотят, чтобы они остались на родине. Вернувшись на остров, моряки сожгли свои корабли и дали обет никогда не выходить в море. Этой клятве верны и мы, их потомки.
Пора было возвращаться на корабль. После происшествия с «Сыном бури» беспокойство за корабль никогда не покидало Ганнона.
Суффет поднялся и, по обычаю своей родины, низким поклоном поблагодарил хозяина за гостеприимство. Мидаклит передал жрецу свиток и в знак благодарности приложил правую руку к сердцу.
— У меня не выходит из головы, — обратился эллин к Ганнону, когда они остались одни, — слова жреца о непроходимом море к западу от острова. Ведь об этом же море писал Солон со слов саисских жрецов. Только это море, оказывается, было непроходимо из-за водорослей, а не из-за окаменелой грязи, как написано у Солона.
— Да, это удивительно! — согласился Ганнон. — Предание атлантов стало известно эллинам.
— А разве менее удивительно, что старинный критский щкт попал в Карфаген? Если бы не это и не случайно выпавшая табличка, ты бы не посетил мой дом, и я остался бы в Карфагене.
Тропинка спускалась к ручью. Увлечённые разговором, спутники не заметили, как оказались рядом с золотоволосой девушкой. Она стояла с амфорой на плече. Так носят воду и на их родине.
Увидев Ганнона, девушка поставила амфору на траву и медленными неверными шагами приблизилась к юноше. Сняв со своей головы венок, она возложила его на голову карфагенянина.
— Я Томис, дочь Радаманта, — сказала она тихо.
Ганнон остановился в смущении. Он не знал, как ему поступить. Решив, что так принято знакомиться на острове, он взял маленькую ладонь Томис и молвил:
— Я Ганнон, сын Гамилькара.
Закрыв лицо руками, девушка пятилась к ручью. Наткнувшись на амфору, она опрокинула её. Вода полилась на землю.
Девушка скрылась. Всё это произошло в одно мгновение.
— Какие странные обычаи у этих людей! — удивился Ганнон. — Я подал ей руку, а она отшатнулась от меня, словно я её оскорбил.
— Когда я впервые прибыл в Карфаген, — сказал эллин, — для меня было не менее странным видеть, как вы вызываете дождь, размахивая ивовыми прутьями. Я был поражён, когда узнал, что египтяне месят тесто ногами, а глину — руками. В Гадесе мы с тобой видели людей, проклинающих солнце. У каждого народа свои обычаи. То, что для одного хорошо, у другого вызывает отвращение.
На берегу карфагеняне лишний раз убедились в справедливости этих слов. Один из матросов, охранявших лодку, вздумал искупаться. Он сбросил с себя плащ и ринулся в волны. Это вызвало ужас у стоявших на берегу островитян. Они бросились без оглядки бежать к своим пещерам.
— Боятся моря! — сказал Мидаклит. — Помнишь, что рассказал жрец о клятве уцелевших атлантов? Море поглотило Атлантиду, уничтожило всё, что они имели. Отсюда ненависть к морю и страх перед ним.
На гауле Ганнон снял с головы венок и положил его перед собой. Запахло весенней свежестью. Как хорошо остаться одному со своими мыслями! Увидеть прошлое, которое несёшь в себе и которое не нужно никому, кроме тебя. Услышать голоса, которые, может быть, никогда больше не прозвучат. Синта! Где ты? Повесть нашей любви так же грустна, как песня, которую ты так любила:
Колесница богов
Прошёл месяц с той поры, как «Око Мелькарта» бросил якоря в бухте Амфоры. Матросы готовили гаулу к плаванию. Они поставили новую мачту и реи, смазкой из толчёных раковин и оливкового масла заделали щели борта, пришили киль к днищу канатами, как это принято делать в Египте. Радамант прислал Ганнону три кожаных мешка с красной краской. Эту краску добывали из сока исполинских деревьев, растущих на склонах высокой горы, вершина которой была покрыта снегом. Ганнон приказал выкрасить этой краской паруса. Это привело моряков в восторг. Пурпур так дорог, что только цари могут себе позволить носить багряную одежду и жить в шатрах, окрашенных им.
— Чтобы добыть несколько багрянок, — вспоминал Адгарбал, — нас заставляли спускаться на глубину в тридцать, а то и сорок локтей. Вынырнешь и ухватишься за край лодки. Дышишь, как рыба. Силы покидают тебя, надсмотрщик бьёт плетью по рукам. Ныряй! На берегу ещё секут, если мало выловил. Смотришь на яркие ткани и думаешь: нет, не пурпуром, а кровью они окрашены.
