За стенами собачьего музея - [31]
Ты проектировал все эти свои великолепные здания, совершенно не принимая во внимание — ну, может, за исключением самых общих расчетов площади — тот факт, что в них предстоит жить настоящим живым людям! Вот почему у тебя крыша поехала — просто в один прекрасный день ты вдруг выпал из собственной птолемеевой вселенной Гарри Радклиффа и понял, что существуют и другие, более яркие солнца, более важные, чем даже ты. А знаешь, как некоторые из них называются? Ответственность и Любовь. Вот так-то.
Если хочешь, могу тебе объяснить, отчего ты в последнее время так дергаешься: тебя любят две чертовски хорошие женщины, а ты не знаешь, как с нами быть. Потому что не способен изобразить нас в виде пары каких-нибудь линий и произвести соответствующие расчеты. Любовь — это тяжкий труд! Он ломает тебе кости. Да перестань же ты, наконец, одеваться. Я ведь с тобой разговариваю!
— Говори, говори, Фанни. Уверен, что этим стенам будет крайне интересно дослушать твой очередной монолог. Пошли, псина. Пора нам с тобой прогуляться.
Члены «Клуба Пауков» по средам собираются на обед в ресторане «Рейчелз» в Санта-Монике. Количество присутствующих обычно колеблется между десятью и двадцатью в зависимости от того, кто в данный момент находится в городе, кто с кем в контрах и кто еще жив. Единственным обязательным требованием к желающим принять участие в очередном заседании является приглашение кого-нибудь из постоянных членов клуба, готового поручиться, что вы можете рассказать хорошую историю. За годы существования клуба на его «конклавах» не раз появлялись и разные знаменитости, но звезды не любят делить успех ни с кем и всегда с большой неохотой слушают других. Хотя именно эти другие рассказывают самые интересные истории.
Мой последний вечер в Америке был также и первым вечером Клэр после выписки из больницы. Она настояла, чтобы мы отправились на очередную встречу членов «Клуба Пауков», и это явилось для меня настоящим сюрпризом, поскольку она была там всего однажды. Но когда настала ее очередь, она рассказала длинную и жутковатую историю о похоронах своей близкой подруги, умершей несколько лет назад.
Мы немного опоздали, поскольку Клэр не могла еще быстро ходить, а я не хотел, чтобы она переутомлялась без нужды. Когда мы вошли в ресторан, все члены клуба встали и приветствовали ее громкой овацией. Ее усадили рядом с Уайеттом Леонардом — онж Финки-Линки — героем довольно скверного телешоу для детей. Сам Уайетт мне нравился, хотя я и считал, что его «Финки-Линки Шоу» одна из самых убогих, хотя и сравнительно популярных из всех когда-либо виденных мной программ. И в отличие от большинства телезрителей, когда она исчезла с экранов, я плакать не стал.
Когда Финки появлялся на обедах, он обычно считался неофициальным председателем, поскольку являлся инициатором создания клуба. После того как все набили брюхо произведениями рейчелзовской китайско-еврейской кухни, он поднялся и постучал ложечкой по бокалу, требуя тишины.
— Собратья Пауки, должен признаться, что сегодня вечером меня особенно радуют три вещи — я снова вижу всех вас и знаю, что вы благополучно пережили землетрясение, затем снова кушаю восхитительные рейчелзовские блюда, а еще я узнал, что Гарри Радклифф покидает нас на неопределенный срок. Шучу, Гарри, шучу.
А еще я страшно рад, что сегодня с нами снова Клэр Стенсфилд и даже попросил ее быть первой. Готовы, Клэр?
— В детстве я была твердо уверена только в двух вещах: что любовь розовато-желтого цвета, а Ромарик Жюпьен — самый красивый мальчик на свете. Я росла в Виннипеге. Зимы там такие холодные, что вода в озере замерзает прямо волнами. Полицейские носят куртки из буйволиной кожи, а тамошние городки кажутся самыми настоящими бандитскими гнездами из-за того, что большинство людей защищает лица от холода шерстяными масками.
Мы жили по соседству с французской семьей Жюпьенов, у которых было трое детей: дочки-близняшки Нинон и Приска и сын Ромарик. Он всегда хотел быть настоящим американцем, буквально ненавидел свое имя и предпочитал, чтобы его называли Марк.
То, о чем я хочу вам рассказать, случилось, когда мне исполнилось восемь, а ему — тринадцать. Я была в том возрасте, когда человек как раз начинает обнаруживать, что любовь это не только то, что отец сажает тебя на колени или мама, провожая тебя в школу, проверяет, хорошо ли ты застегнула шубку. Моя любовь была порождением восьми лет невинности, энергии и желания, которые, в конце концов объединившись, решили вырваться за пределы семьи и отправиться на поиски чего-нибудь новенького. По чистой случайности рядом оказался чудесный мальчик чуть постарше меня, который решительно не замечал моего существования, что и сделало все происходящее тем более мучительным и необходимым.
Я подглядывала за ним, то прячась в гостиной за занавесками, то помогая отцу, моющему на дорожке возле дома машину, держать шланг, а порой и как тайный агент собственного чувства, сидя в гостиной Жюпьенов, где Марк смотрел телевизор, а я делала вид, будто увлеченно играю с его сестрами. Я была так влюблена, что, каждый раз, когда он выпадал из поля моего зрения, я от избытка чувств забывала, как он выглядит.
