За синей птицей - [30]

К проходной она подошла усталым шагом человека, которого охватило равнодушие решительно ко всему. Ничего ей не удастся, ничего… Сегодня вечером она пойдет к капитану и честно скажет ему: «Я просчиталась, гражданин начальник. И зря похвасталась, что хочу сама… Не смогу. Освободите меня от бригады…».

— Что потеряла? — окликнула ее вахтерша из заключенных, когда Марина проходила вахту.

— В цехе — ни одного человека… И в бараке их нет, — вяло отозвалась Марина.

— Так ведь они, девушка, все как одна, через вахту прошли. Я их еще спрашиваю: где бригадир? А они отвечают, что бригадир в столовой задержался. — Вахтерша сочувственно смотрела на Марину. — Вот ведь какая незадача тебе… — Она задумалась, потом решительно сказала: — В ящиках они. Больше негде. Знаешь ящики? Из-под пряжи. Во-о-он там, за последним цехом. Их там добрая сотня свалена. Большие такие, из фанеры. В них по три человека свободно поместятся. Или, может, в старой сушилке? Хотя навряд ли. Там грязно и темно. Ищи в ящиках… Да ты бы лучше к коменданту сходила, — добавила вахтерша. — Он бы им мозги вправил. А тебя разве они послушаются, бандитки эти!

В цехе Маша спросила ее:

— Ну, как поход?

Марина махнула рукой:

— Нигде нет. Вахтерша говорит — в каких-то ящиках… — Марина опустилась на скамейку. — Не пойду я больше никуда… Бесполезно это.

— Понятно, бесполезно, — согласилась Маша. — Ну, ты давай сиди и дыши спокойно.

Она отодвинула табуретку, стоявшую на дороге, и, не выпуская из рук вязанье, пошла к выходу.

Марина чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Пожалуй, она была сейчас более несчастна, чем в кабинете следователя. Бесполезно… Бесполезно… И неужели капитан Белоненко верит, что этих девчонок можно перевоспитать? Неужели он думает, что они когда-нибудь будут сознательно относиться к труду? Нет, тут нужна палка и крепкие, безжалостные руки. Чтобы они почувствовали силу, чтобы испытали чувство страха…

— Бригадир! Где ваша бригада?

Марина вскочила. В дверях стоял комендант.

— Где ваша бригада, Воронова? Почему не работаете? У вас выходной?

— Не знаю, гражданин комендант… Бригады моей нет… — Марина стояла перед комендантом, опустив глаза и покусывая губы.

— Плохо… — покачал он головой, — плохо, Воронова. А почему вы не явились ко мне и не доложили? Или хотя бы дежурной по лагпункту? Вы что, порядков не знаете?

Марина молчала. Что она могла сказать ему?

— Все ваши девушки находятся здесь, в производственной зоне. Они утром прошли через вахту. Вы смотрели в других цехах?

— Смотрели, — ответила за Марину Вартуш. — Мы с Машей ходили смотреть. Никого там нет.

— Но все-таки, что вы предприняли, чтобы собрать бригаду? — строго продолжал комендант, обращаясь к Марине. — Учтите, Воронова: вам поручено организовать народ — организуйте. Вам оказано доверие…

— Доверие?! — У Марины даже дыхание перехватило от обиды и возмущения. — Хорошо доверие! Вы еще скажите — оказана честь… Дали каких-то зверенышей, которые ничего понимать не хотят, ни уговоров, ни упрашиваний, и только смотрят, как бы укусить, а вы говорите — доверие! Попробовали бы вы сами на моем месте, что у вас получилось бы?

Марина почувствовала, что у нее начинает щекотать в горле и еще минута — она расплачется. Это было бы совсем глупо, и она поспешно схватила со стола свою начатую работу.

Комендант неторопливо достал из кармана дождевого плаща ярко расшитый кисет и стал сворачивать папиросу. Лицо его было сосредоточенно и серьезно. Но закурить не закурил, а только повертел в руках свою самокрутку. Потом пододвинул к себе табуретку и сел. Это удивило Марину — комендант всегда куда-нибудь торопился, и рассиживать в цехах было не в его характере. Но его спокойствие и невозмутимость благотворно подействовали на нее.

— Конечно, — уже другим тоном добавила она, — я понимаю, что ни к чему не приучены, но мне от этого не легче…

— А ты думаешь, нам легко? Эх, девушка! Побывала бы ты хоть один час в моей шкуре или хотя бы дали тебе на двадцать четыре часа стать на место капитана, вот тогда бы ты узнала, что такое легко, а что — тяжело. А на твоем-то месте я бы и психовать не стал. Он посмотрел на дверь, на окна.

— Нарушу порядок, закурю, — сказал он, достал кресало и фитиль, которые здесь называли «катюша», высек огонь и затянулся. — Бегаешь, бегаешь весь день… Все на ходу, все на бегу… А домой придешь — и дома покоя нет. Как бы, думаешь, там чего не произошло. Полежишь, полежишь, да и шинельку на плечи — давай, брат Иван Васильевич, топай в зону. Жизнь… — он покрутил головой. — Мне бы на фронт. Сапер я по специальности. Да ведь вот! — он повертел правой рукой, на которой не хватало двух пальцев. — А тут тебе кричат: юбки бабьи охраняете… Слышали, что эти твои малолетки мне у вахты преподнесли: «Юбки бабьи!» Оскорбление ведь это для солдата!

Марина растерянно посмотрела на этого человека, в котором не узнавала коменданта своего лагпункта. Он сидел в позе усталого человека, и горькая складка легла у него на лбу.

— Я понимаю, гражданин комендант, — тихо проговорила она, — вам очень трудно… Вы не обижайтесь, что я так с вами говорила…