За синей птицей - [32]

— Эх ты, а еще боксу училась! Голодовку… А хочешь поспорить, что через полчаса они как миленькие будут баланду уплетать? Давай поспорим?

И Маша оказалась права: к ужину все девчонки, одна за другой, появились в бараке. Вид у них был не очень-то веселый. Марина это заметила, а Маша, когда раздался сигнал к ужину, вышла на середину барака и насмешливо оглядела приунывших девчонок.

— Ну вы, голодающие! Что-то у вас у всех бледный вид. Как там на курорте — мороженое-пироженое дают? Кто у вас за главного, Векша, что ли?

— Какая я тебе главная! — огрызнулась Лида.

— Нет, все-таки мне интересно, у кого из вас голова самая дырявая? Ну вот что, пацаночки, — Маша резко переменила тон, — последнее мое к вам слово. Хотите — слушайте, хотите — нет. Выбрали себе ящики — шут с вами, сидите там, а чтоб в столовой завтра как из ружья все были. Можете жрать, можете в носу ковырять, а на местах, как одна, чтоб сидели. Понятно?

— А до завтра что — на пустой живот ложиться?

Марина посмотрела в ту сторону, откуда прозвучал этот озлобленный, но на редкость звучный, грудной голос. Взгляд ее встретился с глазами высокой, угловатой, очень некрасивой девушки с большими руками, которыми она сейчас отжимала теплую шаль с длинной и грубой бахромой по краям. Видно, в ящиках изрядно протекало. Ей ответила Клава Смирнова:

— А ты зачем все сухари слопала? Уговаривались сберечь, а ты сожрала за один раз.

— Что мне на них — любоваться? — грубо ответила девушка и встряхнула свою шаль. — Послушалась вас, идиотка, промокла, как мышь, да еще не жравши весь день… Тьфу!

— Соньке мешок дай, и то мало, — презрительно проговорила Лида Векша. — Привыкла в своем колхозе по килограмму съедать.

— К чему я привыкла — тебя не касается. Не твой хлеб ела — заработанный. Тебе сдохнуть, а килограмма на трудодень не выгнать. Ваше дело — как хотите, а мне эта лавочка надоела. Я из-за вас голодная спать не лягу. Веди, бригадир, в столовую, хватит дурачка валять.

— Хоть одна нормальная нашлась, — сказала Маша Добрынина, — сварил котелок, хоть и с опозданием. Ну, так кто желает — айда в столовую! Пошли, Марина! А вы через десять минут приходите.

— Вот видишь — раскололись твои голодающие, кишки не выдержали! — смеясь говорила Маша, когда они с Мариной пробирались по намокшим от дождя доскам, проложенным от барака до столовой. — Взлетели-то они высоко, да вот где сядут — это бабушка надвое сказала.

Глава пятая Начало сказки о синей птице

Осенние сумерки за окном. Неслышно моросит дождь.

В цехе тихо, только изредка звякнут спицы, да прошуршит клубок шерсти, потянутый за нитку.

Марина сидит спиной к двери и довязывает вторую за день варежку. Только вторую, хотя она очень старалась.

Утром повторилось все сначала: пустой стол в столовой, пустые табуретки в цехе.

Вчера после ужина, прошедшего в томительном молчании, Марина опять сказала Маше, что все-таки нужно поговорить с некоторыми девушками.

— Ну, например, с Лидой, Клавой и Ниной. Не может быть, что они не захотят помочь мне, если я очень их попрошу…

— А что они тебе — должны, что ли? — покосилась на нее Добрынина.

Марина смутилась. Нет, она совсем не имела в виду тот незначительный эпизод с розовым шарфиком Гусевой — она уже забыла об этом. Но просто ей хотелось верить, что девчонки поймут ее, если поговорить с ними с глазу на глаз.

— Они мне ничего не должны, но я чувствую, что они находятся под чьим-то влиянием. И скорее всего здесь главную роль играет Галя Светлова. Разве ты не замечаешь, как она держится и как все остальные прислушиваются к каждому ее слову. Да что там — к слову! Она говорит совсем мало — они ее взгляда слушаются!

Маша задумалась, и легкая морщинка легла на ее лбу.

— А что… — медленно проговорила она, — может быть, это и так. Знаешь, давай я сама поговорю? Нет, не с этими пацанками, а с Чайкой. Сначала с ней, а там видно будет. Хочешь, бригадир, я их заставлю работать? — Маша крепко стукнула сжатым кулаком по коленке. Они сидели на крыльце барака, где могли поговорить спокойно и без свидетелей. — Потолкую я с Чайкой по душам… А если сорвется, то все равно по-моему будет, а не по-ихнему!

— Ты мне скажи, Маша, только не сердись… Эту Галю Чайку ты раньше знала?

На столбе, рядом с крыльцом, висела электрическая лампочка, свет ее падал на лицо Маши Добрыниной, и Марина могла наблюдать, как менялось выражение этого милого, выразительного, с чуть заметными веснушками лица. Вот исчезла сердитая морщинка, и в глазах появилось новое, еще незнакомое Марине выражение — они стали грустными и тревожными.

— Если нельзя, то не рассказывай, — тихо добавила Марина.

Маша вздохнула:

— Всего не расскажешь, бригадир… Это нужно всю мою жизнь рассказать. А у тебя и своей печали хватает…

Она помолчала немного, и Марина боялась нарушить это молчание.

— Гальку Чайку я никогда не знала и в глаза не видела, — словно вспоминая что-то очень далекое и наполовину забытое, начала Маша. — Не знала я ее. А она про меня знала. И фотографию мою видела — у нас дома, на стене… Привел ее в наш дом мой брат Санька. Шуриком мы его звали. Чайка тогда еще не была Чайкой — это же ее воровская кличка. Ничего она в жизни не понимала, хотя уже хватила горя по самое горло. Ну, про это — потом. А Санька мой — это он мне все в письмах писал — помог ей однажды. Можно сказать, из рук одного подлеца вырвал… Чуть не зарезал его тогда Санька, да спасибо, при этом была его девчонка — Мурка. Словом, обошлось… Ну и привел Санька Галину к нам домой. Тогда еще мать наша была жива.