За семью печатями - [28]
Огромный храм о тридцати главах, построенный Ярославом, куда больше походил на другую прославленную «Софию» — Новгородскую, чем на ту церковь, которую мы видим в Киеве сейчас. Весь его облик, строгий и величественно-простой, говорил о высоком и своеобразном мастерстве русских зодчих того времени. Усвоив каноны византийского искусства, они сумели создать на его базе свой собственный, неповторимый стиль, общий для всего народа, сходный на юге и на севере.
Еще больше дала археология для суждения о внешности другого архитектурного шедевра — Десятинной церкви Киева. Ее-то татары разрушили до основания. О том, как выглядела она когда-то, велись яростные споры. Противники доходили до исступления, сыпались обвинения в невежестве, в прямом жульничестве, и — напрасно: никто из спорящих не знал, да, казалось, и не мог знать ничего о древней Десятинной церкви. Батый стер ее с лица земли.
И только в наше время, когда снесли стасовскую подделку под византийский стиль, по обнаруженным под ней старым фундаментам, полам, остаткам кирпичной и каменной кладки стен архитекторы смогли восстановить на бумаге точный облик древнейшего из русских храмов. Теперь он хорошо известен нам.
Трудами украинских, московских, ленинградских ученых из земли уличка за уличкой вышел на свет древний Киев, тот самый, о котором говорили нам летописцы, роскошь и изобилие которого, дивясь, восхваляли люди Запада и Востока. Тот самый могучий город, где стояли некогда «двор Гордятин» и «двор Никифоров», где жили Воротислав и Деместик в ту пору, когда воды Днепра еще на свободе текли у Боричева «вдоль горы Кыевьскые и на Подолье не седяху людие, но на Горе».
Теперь появилась не только возможность проверить и прояснить темные свидетельства очевидцев: стало возможно добавить к ним многое, о чем летописцы забывали или не считали нужным сообщать. Они расписывали только славу и блеск великой столицы, нам же теперь стал виден и второй ее, обыденный, житейский, трудовой, лик.
Мы знакомимся с теми, кому Киев был обязан своей славой, — с умельцами-ремесленниками, чеботарями и ювелирами, столярами и оружейниками, кожемяками и художниками. Вслед за учеными мы входим в древние жилища, прикасаемся к инструментам, которые некогда держали умелые руки, пересыпаем из горсти в горсть оставшееся несмолотым зерно, видим кашу, увы, недоеденную в роковой Николин день. Мы знаем почти что в лицо литейщика Максима, безыменного художника, хрустальщика, многих других. А ведь раньше нам понаслышке было известно только имя Никиты Кожемяки или Яна Усмошвеца, которые прославились своей силой и отвагой, но мы не знали, существовали ли они на самом деле, или родились только в фантазии народа-мифотворца.
Да, после того как археология вмешалась в дело, нам стало известно, «на чем стоял» летописный великокняжеский Киев. Но не хуже знаем мы теперь и то, как он погиб.
По развалинам строений, по нагромождению человеческих костяков во дворах и на улицах, по следам чудовищного пожара, бушевавшего здесь, археологи деталь за деталью восстанавливают картину великого бедствия. Нет, летописец и его современники не преувеличивали размеров беды. Они изображали ее не по литературным образцам, не ради красного словца; они рисовали картину разорения Батыева по живому, острому и страшному впечатлению. Смерть и ужас царили в Киеве 6 декабря 1240 года, и влияние пронесшейся над городом бури нельзя сравнить с тем, что с ним случалось раньше.
Археологов, когда они приступили к большим раскопкам в Киеве, вскоре стало поражать одно замечательное явление.
Вот работа начата. Прежде всего ученый наталкивается на толстый слой земли, лежащий на поверхности, наполненный всевозможными остатками сегодняшней нашей — вернее, вчерашней — жизни. Он отбрасывает в сторону кирпич и щебень, винтовочные патроны и ржавое железо фашистской ненавистной оккупации, все то, что было потеряно и выброшено в предвоенное время. Дальше идут следы Киева XIX века — того Киева, в котором жили удивительные «печерские антики» Николая Лескова, где «лекарь Николавра делал повертоны Бибиковской теще», где «квартальный классик» с удивительным искусством превращал в одну ночь новые постройки в ветхие. Потом начинают попадаться вещи — современники И. Котляревского и Квитки-Основьяненки, попавшие в землю в начале прошлого века. Ниже, ниже... Вот почва времен последних запорожцев, земля дней Полтавской баталии... Можно ожидать, что под слоями XVIII и XVII веков вы наткнетесь на те, что отложились во времена Тараса Бульбы и философа Хомы Брута... И вдруг — неожиданность! Непосредственно под «кладовой» остатков жизни Киева XVII века заступ натыкается на культурный слой века XII! Между временем Богдана Хмельницкого и Петра Могилы, с одной стороны, и днями древних Рюриковичей, с другой, — ничего, никакого перехода, словно бы эти, совершенно разные и далекие эпохи прямо соседствовали одна с другой. Целый огромный период истории города, долгие века господства сначала Литвы, потом Польши не оставили здесь, на Андреевской горе Киева, решительно никаких следов, точно этих столетий вовсе не было.
