За рубежом и на Москве - [42]

— Куда же думаешь теперь? — спросил Яглин.

— Да никуда, кроме вас, — просто ответил Баптист. — Быть может, у вас теперь найдётся для меня какое-нибудь дело. А поедете к себе, в своё государство, и я с вами: там в солдаты поступлю.

— Хорошо, оставайся, — сказал Роман, подумав. — Завтра я поговорю с посланником, и мы тебя устроим.

Баптист устало мотнул головой.

— Ты спать хочешь? Так вон бери ковёр и ложись, — сказал Яглин, указывая в угол, где была свалена куча ковров и войлоков, заменявших русским в их путешествии постели.

Баптист взял первое попавшее под руку и, разостлав на земле, лёг на него.

Наконец Яглин решился задать тот вопрос, который вертелся у него на языке:

— Слушай, Баптист, ты не видал дочери лекаря Вирениуса?

— Нет, не видал: её нет в городе, — ответил солдат.

— Нет в городе? — воскликнул поражённый Яглин. — Где же она?

— Пропала. Отец её приходил к маркизу Сен-Пе и просил разыскать её; но пока нигде её найти не могут.

Яглин стоял над ним как поражённый громом, затем покачнулся и без чувств упал на пол. Испуганный Баптист вскочил и засуетился, мечась из угла в угол в палатке.

Часть вторая В Паризе-городе

I

Эстафета губернатора Бордо скоро достигла Парижа. Сообщая о внезапном прибытии посольства, маркиз Сен-Люк упомянул там и о претензиях главы посольства, а равно и о том, что посольство стало лагерем подле самого города.

В королевском совете поднялись было по этому поводу споры, хотя все подивились необычному решению русского посольства.

Людовику XIV в это время было тридцать лет; абсолютизм «короля-солнца» праздновал в то время ещё свой медовый месяц. Семь лет тому назад — 9 марта 1661 года — двадцатитрёхлетний король в первом созванном им собрании государственного совета энергично заявил:

— Я решил на будущее время быть сам своим первым министром. Вы поддержите меня своими советами, когда я их потребую. Я прошу вас, господин канцлер, и приказываю вам не прикладывать печати ни к чему без моего указания, а вам, господа государственные секретари, и вам, господин интендант финансов, повелеваю тоже не предпринимать ничего без моего распоряжения.

Таким образом, начало абсолютизма в королевской Франции было положено. «Заря века Людовика XIV» занялась, и до того времени, когда во Францию прибыло русское посольство, изречение её короля: «L’état c’est moi» (государство — это я) уже успело в большей части оправдаться.

Преследуя цели своей завоевательской политики, Людовик XIV двинул дальше восточную границу Франции, завоевал несколько немецких областей и возобновлением Рейнского союза заставил повиноваться Франции немецкий запад. С Голландией и Англией он заключил торговые договоры и получил за пять миллионов ливров от английского короля Карла II город Дюнкирхен. Чтобы сделать более уступчивым Папу, он занял своими войсками Авиньон, Модену и Парму и тем принудил Папу к унизительному согласию на признание за королём права замещать духовные места во вновь приобретённых им землях.

Наконец вспыхнула война из-за Испанского наследства, в которой Испания была разбита и Франции досталась Южная Бельгия с десятью городами, в числе которых находился и Лилль.

Ко времени нашего рассказа война эта была уже окончена: 2 мая этого года мир был заключён — и вся страна находилась в периоде временного затишья и спокойствия. Хотя от этой войны Франция не получила всего, чего искала, но тем не менее престиж её во всей Европе стоял очень высоко.

Поэтому вполне понятно, что Людовик XIV, узнав о прибытии посольства от владетеля далёкой страны, был польщён этим вниманием как знаком того, что слух о его славе достиг и далёких иноземных государств. Но так как Московское государство тогда ещё не вступило в семью остальных европейских государств, он всё же не придал большой важности вниманию «великого князя Московии», как называли русского царя, и его диких бояр.

Однако было решено, что с московским посольством обойдутся как и с остальными посольствами и уплатят все издержки, как просил русский посланник.

И вот однажды русские увидели, что в их лагерь въезжает небольшая группа людей с офицером королевской гвардии.

— Ну-ка, что эти ребята нам привезли? — сказал Потёмкин, когда ему доложили об этом. — А что, Роман лежит ещё? — спросил он затем, вспомнив, что вследствие внезапной болезни Яглина посольство осталось опять без переводчика.

— Лежит, государь, — ответил подьячий. — И всё бормочет во сне.

— Эка напасть-то! И с чего это он?

— А неведомо, государь, — ответил Прокофьич. — Знать, со сглаза: народ, видно, здесь всё лихой.

— А как же нам быть без толмача-то?

— Разве позвать Яна Гозена? — подумав, сказал подьячий. — Он хотя по-фряжскому не разумеет, зато по-латынски знает. Он из Курлянт[20]. Может, и столкуется с фряжскими людьми.

— Ну, ин ладно. Зови Гозена, — распорядился Потёмкин.

Привели уроженца Курляндии Яна Гозена, говорившего по-немецки и по-русски, но знавшего и латинский язык. Ему рассказали, в чём дело, и он повиновался приказанию посланника быть толмачом.

В это время доложили о прибытии королевских посланных.

Во главе их стоял гвардейский офицер Катё, к счастью тоже знавший латинский язык. Он держался чрезвычайно вежливо по отношению к посольству и заявил, что по приказанию короля ему поручено состоять при посольстве. Затем он приветствовал послов от имени короля и сказал, что всё готово для поездки посольства за счёт короля в Париж и что лошади, кареты и тележки для перевозки вещей — всё это приготовлено.