За рубежом и на Москве - [40]

XXIX

Ехали вплоть до самой ночи. Так как продолжать путь было, пожалуй, небезопасно, да к тому же и всадники и лошади притомились, то решили остановиться и переночевать у опушки небольшого леса.

Маленький лагерь из пятнадцати человек спал. Не мог только уснуть Яглин, который лежал с открытыми глазами, смотрел на небо и думал свои думы.

Странно сложилась его жизнь! Смерть сестры, разорение семьи, нелюбимая, силой навязанная невеста, путешествие за рубеж, «гишпанка» и их взаимная любовь… Как всё это переплелось! А дальше что? Что даст им эта любовь? Жениться здесь и ехать с «гишпанкой» в Москву? А Потёмкин? А отец? А воевода?

Яглин в отчаянии сжимал себе лоб руками, как будто хотел выдавить из головы мысль, которая осветила бы дорогу в будущее, показала, что делать дальше. Но эта мысль не выдавливалась, и Роман, измученный и усталый, уснул лишь под утро.

Его разбудил шум. Он быстро вскочил на ноги и огляделся кругом.

Маленький лагерь был весь на ногах. Потёмкин и Румянцев глядели вдаль, на дорогу. Яглин тоже посмотрел туда и в облаках пыли увидал, что там едет остальная часть посольства.

Когда последние подъехали, Роман отыскал подьячего и спросил его:

— Ну, что? Как?

— Отойдём в сторону, Романушка, — ответил тот и, когда они зашли за кусты, вынул из-за пазухи платок, в котором было что-то завязано, бережно развернул его, а затем вынул оттуда небольшую звезду из разноцветных драгоценных камней на золотой основе.

Яглин взглянул на нижнюю сторону звезды, которые дамы того времени носили в волосах, и увидал там нацарапанную чем-то острым надпись на латинском языке: «Semper tua»[19]. В волнении он приложил эту дорогую для него вещь к губам.

«Охо-хо! — подумал про себя подьячий. — Правду люди, видно, говорят, что любовь — зла. Совсем парень в полон отдался».

— Наказывала передать что-либо? — спросил затем Яглин.

— Экая ведь память-то! Да ведь на словах-то разве она передала бы мне что?.. Всё равно я не понял бы ничего. А вот цидулька тебе от неё есть, — и он вынул из кармана небольшую бумажку.

«Буду торопить отца скорее ехать в Париж. Там увидимся. Не забывайте меня. Элеонора ».

Яглин сразу повеселел. Будущее стало видеться ему в менее мрачном свете. Он даже чуть не задушил в своих объятиях опешившего от неожиданности подьячего.

«Ну, ну! — подумал тот. — Дело-то, видно, не на шутку у Романа с этой черномазой гишпанкой затеялось. Ох и будет же гроза, коли Пётр Иванович узнает об этом: за свою рябую девку он Яглина пополам разорвёт, пикнуть не даст».

Отдохнув немного, царское посольство двинулось дальше, но медленно, с большими остановками. Останавливались полдничать, обедать и на ночлег. При этом посланник с товарищем кушали плотно, обильно запивая всё вкусным фряжским вином, а после обеда ложились отдыхать. Всё это, конечно, сильно тормозило путешествие.

Наконец через несколько дней посольство достигло небольшой деревеньки Грандиньон. Яглин справился по дорожной карте и сказал Потёмкину:

— Государь, мы подъезжаем к городу, прозвание которому будет Бордо. Город большой. Надо бы послать туда и оповестить градоправителей о нашем прибытии.

— Что же, это не главный их город будет? — спросил Румянцев.

— Нет! Главный город у них прозывается Париз, а Бордо будет вроде как бы нашего Киева или Новгорода.

— Коли так, то поезжай опять, Роман, вместе с Прокофьичем, — распорядился Потёмкин. — Скажи там градоначальникам, что приехало, мол, посольство его величества великого царя и государя московского к светлейшему королю французскому и бьёт челом градоправителям, чтобы отвели помещение в городе и положили посольству жалованье, как это делается в прочих государствах и потентатах.

На другой день Яглин и подьячий на конях прибыли в Бордо. Город был очень красив, и недаром путешественники называли его одним из прекраснейших городов Франции.

Здесь так же, как и в Байоне, русские скоро были замечены горожанами, и, когда доехали до губернаторского дома, около них собралась уже порядочная толпа.

На этот раз всё обошлось без всяких неприятных приключений. Губернатором был маркиз Сен-Люк. Когда ему доложили о том, что у его дома дожидаются двое каких-то людей, называющих себя членами посольства московского государя, то он удивился. Он ни о каком посольстве не знал, и даже существование Московского государства представлялось ему крайне неясным. Однако он приказал ввести посланных посольства.

Яглин рассказал ему всё, что касалось посольства, а также передал и просьбу посланника царского. Губернатор ответил, что ни о каком посольстве ему королём не отдано никаких распоряжений, а потому он не может исполнить просьбу Потёмкина и истратить на них хотя бы одно экю. Но если посольству нужно помещение в городе, то он может указать им на хорошую гостиницу, где, однако, самое маленькое помещение будет стоить пятьдесят экю.

— Ну, наш посланник скорее дозволит снять с себя с живого шкуру, чем даст такие деньги, — сказал подьячий.

И он оказался прав. Когда Яглин донёс Потёмкину о результатах своей поездки, тот сказал:

— Воры все здешние градоправители и посольских учтивостей не знают. Не поеду в их город.