За рубежом и на Москве - [20]

Яглин был отмщён этой картиной и, схватившись за бока, стал от души хохотать, глядя на барахтавшихся в грязи обидчиков.

Впрочем, челядинец скоро поднялся и принялся помогать боярину встать на ноги. Последнему это сделать было нелегко, так как надетая на нём длинная одежда в сильной степени стесняла свободу движений его членов. Поэтому как ни старался челядинец, а боярин всё продолжал биться в грязи, не будучи в состоянии встать на ноги в липкой, жирной грязи московской улицы.

Видя это, Яглин сжалился и подошёл к ним.

— Ну, давай, боярин, руку. Я помогу тебе, — сказал он. — А то ты долго ещё тут пробарахтаешься с этим остолопом.

Боярин вскоре был поставлен на ноги.

Теперь предстояла другая задача: исправить как-нибудь повреждение у колымаги, у которой переломилась пополам задняя ось. Кое-как они втроём приподняли экипаж, связали верёвкой оба конца оси и потихоньку повезли колымагу в конец переулка.

— Ну, молодец, извини, что этот дурак тебя обидел, — сказал боярин. — Домой приеду, я его угощу батогами.

— Ничего, боярин, — весело ответил Яглин. — Это он по своей дурости так сделал.

— А ты всё-таки, как видать, зла не помнишь, — с усмешкой сказал боярин. — Вишь, помог нам.

— Что же, боярин, это — дело мирское. Всякий бы на моём месте так сделал.

— Ну, спасибо тебе!

Двигаясь потихоньку по липкой грязи, они понемногу разговорились.

Бояре того времени обыкновенно гордо держались с лицами, стоявшими ниже их по положению, и предпочитали сноситься с ними посредством своих челядинцев. Так что в описываемом случае если бы кто увидал гордого стольника Петра Ивановича Потёмкина беседующим с каким-то человеком, конечно уж не боярином, то страшно удивился бы этому. Однако это случилось. По всей вероятности, Потёмкин проникся благодарностью к помогшему им человеку, который к тому же не помнил причинённой ему обиды.

Понемногу Яглин рассказал ему, кто он и зачем приехал с отцом в Москву, сообщил про злодеяние Курослепова и о том, как они напрасно с отцом искали правды по московским приказам, где всё, очевидно, уже было закуплено свияжским воеводой.

— Да, вон оно какое дело-то! — качая головой, сказал Потёмкин. — Тут действительно трудно что поделать. В приказах такие доки сидят, что только — ну! Готовы тебя живьём сглотнуть — и нисколько не подавятся, крапивное племя! Такой уж там народец!

В это время они дошли до конца улички, и Потёмкин решил, что ему теперь, на людях, уже зазорно будет идти с худородным человеком.

— Ну, молодец, ты иди теперь к себе домой, — сказал он, — а завтра приходи-ка в Белый город да разыщи там меня. Ты мне понравился. Может, что и удумаем, как твоему да отцову горю помочь.

И, кивнув Яглину, Потёмкин, степенно опираясь на трость, пошёл дальше, не глядя по сторонам и лишь изредка кивая головой на поклоны кланяющихся ему встречных людей.

XIV

В тот же вечер Роман рассказал дома отцу всё происшедшее с ним.

— Ну, слава богу, — сказал старик, — может, мы в этом боярине и милостивца найдём. Будет помощник в нашем праведном деле.

На другой день Яглины поднялись рано. Они оба набожно помолились на иконы — и отец благословил сына, повторяя:

— Дай-то Бог! Дай-то Бог!

Роман ушёл со смутной надеждой на «милостивца».

От Потёмкина Яглин ушёл обнадеженный, с радостными мыслями, что наконец-то дело, по которому он с отцом приехал в Москву, нашло своего «милостивца» и теперь, быть может, оно пойдёт гладко. Ведь шутка ли: Пётр Иванович Потёмкин бывает на Верху, и его знает сам Тишайший царь! Долго ли ему сказать царю о чёрном свияжском деле?

— Приходи ко мне как-нибудь с отцом, — сказал Роману на прощание Потёмкин. — Мы, старики, скорее ведь споёмся друг с другом.

Через несколько дней Андрей Романович сидел с Потёмкиным и разговаривал с ним о своём деле.

— Так, так! — говорил Потёмкин. — Чёрное дело, чёрное дело. Так оставить нельзя.

— Помоги уж, благодетель! Век за тебя будем Богу молиться. Только бы обидчику-то как-никак отплатить! — вставая со скамьи и кланяясь, сказал Андрей Романович.

— Надо, надо помочь, — обнадёживал его Потёмкин. — Только вот что, Андрей Романович: чать, и сам знаешь, что сухая ложка рот дерёт.

— Ох, благодетель! Разве я за этим постою? Последнюю рухлядишку и с усадьбой вместе накажу продать, а уж тебя отблагодарю.

— Да нет, разве я про то? — сказал Потёмкин. — У меня и своего добра некуда девать. Я про другое.

— Про что же, милостивец? Не разумею.

— А вот про что! — и Потёмкин стал ему говорить.

Задумался Андрей Иванович, идя к себе домой, и раздумался про то дело, о котором говорил ему Потёмкин перед этим.

А дело было следующее.

Дочь Потёмкина, Анастасия, готовилась уже в «Христовы невесты». Причиной этому было особенное безобразие её лица: на рябой поверхности сидела пара косых глаз и «заячья губа», что заставляло всех женихов избегать её. Как ни старался Потёмкин сбыть с рук дочь хоть за кого-нибудь, только не за смерда, а за дворянина или боярского сына, — даже бедные дворяне и боярские дети оббегали безобразную Анастасию. Время шло. Девка всё более старела, характер её становился день ото дня несноснее, и Потёмкин только спал и видел, кому бы на руки сбыть её.