За родом род - [48]

Уже вечерело. Тени длиннее падали на дорогу. Надлежало спешить: паром работал до девяти, да и важно было понять, где сейчас находится Валя. Слободин торопил:

— Скорее, Лева, скорей!

Но, кажется, зря Иван суетился. Машина шла на пределе своих силенок. Ровно, с подвывом работал мотор. Кокин сидел спокойно и чинно, как человек, с которым век свой ничего не случится. В приуставшем, но свежем его лице, пальцах рук, обхвативших баранку, в том, как он, не снижая скорости, взял из нишицы сигареты, достал коробок, чиркнул спичкой и закурил, была мужская надежность и снисходительность к суете.

Навстречу летели ольхи и сосны, поляна с белеющим стожаром, речка Пе́тенька, деревушка и зеленеющий на разливах приласканный солнцем осоковый луг. Слободин узнавал свою землю, свои перелоги, свои деревья. Все на него надвигалось. Все закруживало в себя. Иван закрыл на минуту глаза и почувствовал волю, будто он человеко-птица, летит и летит и, не зная, где приземлиться, ощущает любовь к перелету, который готов испытать до конца.

Но приятное сдуло, едва машина затормозила и Иван, ступая на землю, увидел голубенький «Беларусь», а за ним, под кустом на разостланном пиджаке, с поллитровкой в руке удобно лежавшего Валю. Валя только было изладился сдернуть головку.

— Стоп! — Иван наклонился, взял поллитровку и тут заметил Валины ноги, обутые в тапочки, на меху.

— Откудова это?

Шишов виновато и вежливо улыбнулся:

— Подарок.

— А это? — Иван подбросил в руке поллитровку. — Тоже подарок?

— Тоже, — признался Шишов и приглашающим жестом похлопал по пиджаку, на котором лежали горбушка, луковка и огурчик. — Давай, е-мое, вздрогнем перед дорожкой.

— Обменял на горбыль? — Иван подтянул тракториста за лямочку майки.

— На горбыль, — согласился Шишов.

— А ты знаешь, что могут за это и под статью подвести?

— Я тут при чем? — изумился Шишов, подбирая нетронутую закуску. — Сам велел где-нибудь по дороге оставить. Я и оставил.

— Рать твою в два рысака! Тут умен!

— Не я, а дедушко с плешкой, — Валя хотел объяснить, при каких обстоятельствах он совершил свой обмен, но Иван поглядел на него угрожающе.

— Мерин что должен делать: рассусоливать или везти?

— Е-мое, — буркнул Валя и недовольно, будто чем-то его обделили, стал забираться в свой «Беларусь».

Мигунов же выбрался из машины и уселся на камень-валун при дороге. Основательно, прочно уселся, намереваясь уже не вставать.

— Я здесь, пожалуй, останусь.

Слободин безразлично пожал плечами, вздохнул и направился было к машине, да услышал смешок.

— Не понял? — остановился.

Механик сидел, широко расставив колени, и усмехался с вызовом зря оскорбленного человека, который желает предупредить.

— Один мой совет, — назидательно улыбнулся, — постарайтесь со мной никогда не встречаться, потому что я долго помню обиды.

Слободин посмотрел на механика с жестким укором. Он и так собирался с ним распроститься, высадив где-нибудь возле жилья. Считал, что слегка наказал его — и довольно. Он даже как бы о нем позабыл. И вдруг этим барственным голосом, этим чванливым намеком механик напомнил, что он еще есть и что он ничего не понял.

Оскорбился Иван. Сделал рукой загребающий жест, забирая им вдольдорожный кустарник, канаву и крупный валун, на котором так ловко пристроился завмастерскими.

— А ну-ко в машину! Быстренько, быстро!

Морошечно-желтым цветом вылился гнев на лицо Мигунова, и тут же к нему примешался испуг.

— Не! Не! Я домой… Вы чего, ребята? Ну зачем это вам? Ну не надо…

— Да ну тебя, — Слободин отвернулся. Залезая в машину, дал себе слово, что механика он поставит на место: «Вот отсеемся. Тут я порядок и наведу. Добьюсь, абы высекли, как поганца…»

Хлопнула дверца, стрекнули песчинки из-под колес. «Уазик» медленно покатился, преследуя трактор, как конвоир. И опять Слободин смотрел за окно, остро чуя в природе шаги уходящей весны и шаги приходящего лета. Иван не заметил, как засвистел мотивчик первой явившейся песни. И под мотивчик этот вспомнил, что дома его ожидает Елизавета, веселая говорунья, с характером бойкой бабы, которой мило и мужа любить, и детей подымать. Детей у Ивана двое, дошкольники Вова и Геня. Тоже ведь ждут не дождутся, когда объявится их отец. А потом пришел ему в голову Полетаев. Иван поставил его на свое, бригадирово, место и ухмыльнулся: «Ему бы трактор-то получать. Интересно, с чем бы он воротился?» Пришел Полетаев на ум и тут же исчез, вытесняемый более важным. В груди заострилась забота-тоска об оставленной им на весь день бригаде, в которой, казалось Ивану, могло случиться что-то плохое, чего поправить мог только он. Но это, видимо, от привычки жить неотлучно в своем Соловьеве. Случиться там ничего не должно. «А день-то сегодня, — отметил Иван с минутным довольством, — к нам было облаком повернулся. Да не-е. На кривых оглобельках нас не объедешь».

Солнце припало к угору, когда они въехали на паром. Закат был красив и печален. Старушки с узлами, женщина с дочкой, высохший, как на припеке, дряблый мужик, бусый матрос-перевозчик Великопятов — все глядели в сторону солнца с грустной досадой, как смотрят в ночи на уютный костер, который вот-вот догорит и погаснет.