За родом род - [39]

— Не удивительно! — Андрей Алексеевич встал. Пропуская Марию в приемную, сам тоже вышел из кабинета и уже из прихожей, решительно обернувшись, пообещал: — Ты, Мария Витальевна, очень-то духом не падай. Наведем, заверяю тебя, полнейший порядок…

Еще три разговора затеял Андрей Алексеевич в этот день, чтобы выяснить для себя, каким образом он наладит в семье двоеженца порядок.

Разговорился сперва с Марашоновым, бригадиром центральной бригады, мужиком хамовитым, но умным и дельным, с кем столкнулся возле сельпо.

— Большую волю даешь колхозникам, Марашонов, — сказал Закипелов, взглянув на мордастого бригадира намеренно строго, хотя ничего худого к нему не питал, — совсем распустил их в своей бригаде.

Марашонов озлился, блеснув из-под рыжих бровей ножевыми глазами:

— Это кого, Алексеич, я распустил?

— Новенькую доярку. Вот так. Прыткая молодушка. При живой жене — на шею семенному мужику?! Ты-то куда глядишь?

— По мне, Алексеич, доярку бы завсе не задевать. Она ни при чем! Содому век свой не подымет: тихая, ровно кура. А работница — у-ух! Вторую такую поищешь! Симка тут виноват! Один он со своей кобелиной любовью. С него и спросить! А кто спросит? Я не берусь! Не хочу ходить с повернутым носом!

Разговор с бригадиром не высветлил ничего, и Закипелов пошел до колхозной конторы.

Пряхин, выслушав, что Закипелову надо, взглянул на него с укоризной:

— Не стыдно, что ли, тебе ходить с таким по селу? Прекрати! Не позорь свое имя.

Не обиделся Закипелов. Он вообще не имел привычки обижаться на тех, чья роль в коллективе была крупнее, чем у него. И все же он попытался внушить:

— Понимаю, дело не из приятных. Но ведь кому-то надо копаться и в нем.

— Мне не надо, — сказал убежденно Пряхин, — и тебе не советую. Брось!

Закипелов воткнул в мундштук сигарету и закурил.

— Я чего-то тебя, Виктор Арнольдович, не совсем хорошо понимаю, — сказал жестковато-уверенным тоном, как если бы рядышком с ним находился сильный защитник, готовый в любую минуту его поддержать. — Овсов настаивает на этом!

Пряхин сморщился, словно его угостили горькой рябиной:

— Овсов ли, Пшеницын — мне все равно. Я убежден: семейная жизнь, с какими бы там чудесами ни протекала, в конце концов войдет в свои берега. Вмешаться в нее посторонней руке — все равно что беду на беду напустить…

Из конторы колхоза ушел Андрей Алексеевич тоже ни с чем. И будь Закипелов на месте Пряхина, тоже, наверно бы, так поступил. Зачем с кем-то ссориться и испытывать свой характер, который может и подвести?

С ближних лугов на посады села надвигалось вечернее, теплое, и слышны были запахи высохших трав, хороводы кузнечиков и кобылок, шорох ветра и что-то еще шелестяще далекое, дорогое, чему и названия нет, но без чего не бывает так радостно-грустно и так одиноко. Подавив в себе это странное чувство, Андрей Алексеевич закурил и свернул по прогону в сторону фермы.

Доярки, закончив вечернюю дойку, расходились домой. Андрей Алексеевич дал знать одной только Любе:

— Есть разговор. — И показал глазами на дверь аппаратной.

Они остались вдвоем. Закипелов впервые ее как следует разглядел. Ничего, казалось бы, нет в ней такого, что могло ее выделить среди других. Обыкновенная, в белом платке, сапогах и халате доярка. Но нет. Не совсем. Лицо ее до бровей глухо спрятано под платком, завязанным спереди так, что концы его выступали, отчего голова казалась рогатой. А серый халат неопрятен был до тоски, однако и он не мог скрыть ее породисто крупной фигуры. Закипелов вдруг догадался: она одевается так специально, чтоб никого не дразнить своей красотой. «Весь грех на ней», — решил Закипелов и, усевшись к столу, на котором в литровой банке с водой скромно белел букетик увядших ромашек, глянул на Любу так наставительно, точно назначил: как должно отныне себя ей вести.

— Догадываешься, о чем я с тобой хочу покумекать?

Люба уселась, но не на стул, хотя он и был свободен, а на порожний бидон, прикрыв полами халата свои колени.

— Не догадываюсь, а знаю, — ответила со страданием сквозь улыбку.

Закипелов моргнул. Взгляд его затеплел, точно он обладал возможностью сделать для Любы такое, чего бы не сделал ни для кого.

— Тогда вопрос единственный и последний: как быть с третьим лишним?

— То есть со мной? — уточнила Люба.

— Да, да, — сказал Закипелов и, помолчав, осторожно добавил: — Сама понимаешь, разваливается семья. Необходимо спасать ее. Для чего набраться мужества и решить…

Говорил Андрей Алексеевич долго, нудно, без остановки, не зная того, что Люба и так уже все решила. Разумеется, не сейчас. Не сегодня. И не вчера. А в тот недельной давности вечер, когда Мария, почувствовав силу, встала с постели и, выйдя из дому, сходила к бабушке Юле за дочкой, с которой вскоре и возвратилась. В тот вечер Люба и поняла, что ей здесь жить осталось недолго. Семья, хозяин которой не мог без Любы, так же как и она без него, словно лодка над омутом, вдруг дала резкий крен, и оставаться в ней стало опасно. Люба искала случая, чтобы он поспособствовал ей отсюда уехать без лишних свидетелей и прощаний. И вот этот случай был перед ней.

— Я готова уехать по первому вашему слову, — сказала она, как только Андрей Алексеевич замолчал и, ткнув под густые усы мундштук с сигаретой, чиркнул спичкой и закурил.