За рекой, за речкой - [32]
— Так-то оно так…
— А помнишь, Витек, как мы Лободу из забоя?.. — спрашивает, помолчав, Темин.
— Да-а, намяли бока парню.
— Головы на плечах у столяра нет. Говорили же: Степаныч, сделай поперечины-распорки. Нет, прет свое: не надо, дескать, а то носилки свертываться не будут. А для чего они, носилки-то: чтоб свертывать их, или чтоб носить на них кого-то?..
— По мне так для робы они в самый раз, — вставил вдруг Серега. — А то моя давно по швабре соскучилась. Брезент-то, смотри, со Знаком качества.
Самосвал, затормозив, повернул вправо, уперся фарами в стену, стал пятиться к противоположной стене, заталкивая кузов в разворотную нишу. В метре над головой звена навис свод ниши, крупно иззубренный, с полнеющими капельками влаги на каменных острых сосцах.
— Кто нишу-то обирал? — запрокинув голову и шаря лучом лампы по камню, спросил Забродин.
— Звено Ивлева.
— Ну, тогда можно и не смотреть. Они шатунов не оставляют.
Железный зад кузова гулко ударил в гранит стены, скрежетнул и отвалил. Самосвал вырулил в сторону портала и теперь уже задом пошел к забою. До забоя оставалось чуть больше ста метров.
Выгрузили сперва и аккуратно соштабелевали четырехметровые стальные карандаши бурильных штанг, прихваченных по пути, потом сбросили носилки. Они ударились о камень, глухо под брезентом хряснуло дерево. Втроем, скрестив на куске брезента лучи ламп, осмотрели. Сломался, как раз посередине, правый шест, в несколько слоев обмотанный брезентом. Серега стал отдирать брезент, как-то сосредоточенно радуясь:
— Мать честная, да он же широкий. Гляди, какой запас на палках. В самом деле роба выйдет. Никому не хапать! Я первый забил.
— Дай сюда! — потребовал Забродин.
— Ты чего? Я первый!
— Дай, говорю, сюда.
Серега выпустил из рук носилки, уставил лампу на лицо Забродина.
— Ты кончай, Серега… Кончай… — сказал Темин. Он не смотрел на Серегу, чтобы не слепить его глаза своей «именной» лампой. — Дошутишься…
Витек нырнул в темноту за вентилятор, вытащил оттуда рейку и, как шину к перебитой ноге, приложил к сломанному шесту носилок. Потом пошарил в просторном кармане своей брезентухи, там же отсчитал шесть гвоздиков и вынул их зажатыми в кулак. В другой руке у него уже был молоток, никто и не заметил, откуда Витек его вытащил. Пока Забродин возился с носилками, Темин и Серега поднялись на верхнюю площадку бурильной машины, лучами ламп обшарили свод тоннеля, разлохмаченный взрывом. Заколов было порядочно, тут и там просматривались ломкие, линии трещин, висели потревоженные, но не оторванные взрывной волной шатуны.
— До конца смены упираться! — определил Серега.
Темин не откликается. Он погромыхивает на стеллаже оборниками, выбирая самый длинный — ему, как звеньевому, достанется для оборки верх купола. Серега и Забродин пойдут слева и справа от него.
— Серега! — кричит Темин. — Дуй на поверхность. Возьмешь в кузнице оборники. Здесь одни тупые.
На самом деле, оборники острые, вчера взяли с заточки. Темин решил услать Серегу из забоя, подальше от греха. Хватит с них и Лободы.
— Это я мигом! — откликается Серега и гремит уже сапогами по металлической лестнице.
— Не мигом, а заодно анкеров нарежешь, — вдогонку кричит ему Темин. — Да не торопись, размеры соблюдай.
Поднялся Забродин.
Серега отослан, оборники в порядке — можно начинать.
Со свода из-под оборников по железу площадки забарабанили, загрохали, заухали камешки, камни и каменюги…
Через час Темину захотелось курить. Он поглядывал на беспрестанно шурующего оборником Забродина, ругал его шепотом и вполголоса за то, что тот был некурящим, замечал вдруг, что начинал отставать от него и, так и не покурив, с новой силой принимался стучать в гранитное небо, обваливая под ноги рваные и тяжелые его облака.
До конца смены вдвоем, именно вдвоем, без этого шалопута Сереги, по ком носилки сегодня плачут, надо было сделать оборку и свода и лба забоя, чтобы без задержки начали свою разметку под бурение маркшейдеры и чтобы все чисто было над их головами.
Дед
«Комната семь всем остальным друзьям Кирюхи прибыл Великие Луки дальнейшего существования все в порядке обнимаю
Дед»
Телеграмма ходила из рук в руки жильцов комнаты № 7 и «остальных друзей», заглянувших узнать о дедовых новостях.
— Молодец, дед! Доехал, значит.
— Если б что, так ссадили б где-нибудь, до Урала еще.
— Мужики! А не пьяный ли он телеграмму-то посылал?
— Почему — пьяный?
— А потому что кирюхами нас называет.
— Точно. Это у него только по пьянке — кирюхи.
— Не-е-ет. С этим делом он завязал. Не может быть, чтоб… Тогда уж совсем…
Так мы поговорили, посожалев еще о том, что Дед не сообщил своего нового адреса, что написать ему — некуда.
Каждый из нас в этот месяц, то есть со дня отъезда деда до получения его телеграммы, ощущал какую-то пустоту в душе и каждый вспоминал деда.
— Дед… Дед… — при знакомстве совал он нам по очереди свою квадратную ладошку.
— А по имени-отчеству?
— Константином зовут.
— А по батюшке?
— Николаевичем. Ты что, анкету заполняешь? — рассердился он. — Зови дедом. Меня все дедом зовут. Весь поселок. И стар, и мал.
Добавил, поразмышляв:
— И правда ведь… Как будто у меня имени нет.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.