За пять веков до Соломона - [16]

Послышался хруст ломаемых костей, и у Моисея внутри все потемнело. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как кровожадный хищник раздирает на куски грациозное животное. И тотчас получил подзатыльник от строгого Уратиру — смотри, мол, и учись. Пришлось Моисею глядеть, как кровь из черного горла фонтаном хлещет, как гепард, перепачкав пасть в грязно-красный цвет, резвится словно котенок, отхватывая шмат пожирнее. Моисея мутило и выворачивало, но, сжавшись внутри, не смел отвести глаз от кровавого пира. Долго еще звучали в детских ушах бульканье порванного горла и хрип умирающего животного, сопровождаемые довольным урчанием огромной кошки.

— Что, отроки, уразумели вы из этого примера? — спросил Уратиру после того, как гепарда и оставшегося в живых гну посадили обратно в клетки.

Моисей только тут заметил, что Рамзес тоже белее камня известнякового стоит. Видать, и на него подействовало дикое зрелище.

— Моисей, отвечай первым!

— Видели мы, как гепард гну съел, — сказал он и подивился своему голосу — настолько высоко и неестественно тот звучал.

— Хорошо — это первое правило: все есть корм для кого-то другого. Трава для гну, гну для гепарда, а гепард сам, как помрет, для муравьев, насекомых мелких и червей земляных. Так, а теперь Рамзеса черед. А почему именно эту антилопу гепард выбрал?

— Потому что осталась стоять и легкой добычей ему показалась, — тихо ответил наследник трона.

— Отлично, — обрадовался Уратиру, — Достойная смена растет фараону. Правильно говоришь, царский отпрыск. Гну, который вперед побежал, проявил силу и решимость. А тот, что остался на месте — трусость и неспособность действовать. Вот и выбрал гепард слабого.

Солнце давно миновало зенит и уверенно катилось к закату, когда старый воин закончил урок:

— Этот пример я вот для чего показал. В ваших жизнях случится немало ситуаций, когда будете нерешительно стоять, не зная предпринять ли что или подождать еще. Если разум выбор сделать не может, а сердце молчит, то смело начинайте действовать. Тем явите свою силу. Лучше сожалеть о совершенной ошибке, чем об упущенном шансе. Те, кто пойдет за вами, всегда простят промах, если за ним сила решимости видна. Зато слабость бездействия всем покажет, что их вождь — вовсе не лидер. А раз так, то и приказов его исполнять не следует…

* * *

Воспоминание быстрой молнией сверкнуло в памяти Моисея, и понял он, что давно уже принял решение.

Только как помочь беззащитной девушке? Что может он, совершенно бессильный, совершить против троих крепких стражников, опьяненных жаждой сладострастия?

Моисей прислонил голову к пальме и взмолил:

— Отзовитесь, духи земли и воды, здесь живущие. Сделайте так, чтобы силы вернулись! — Но Боги остались глухи к горячим просьбам. Только в груди у Моисея чуть полегчало, словно огромный камень, что гнул к земле, кто-то снял с плеч.

Сколько времени у него есть? Минуты две или три. Пока тень пальмы, вплотную подступившая к носу светлого верблюда, всю мохнатую голову не накроет.

Посмотрел налево, направо: вдруг найдется нежданный союзник? Вокруг — только голые скалы, усеянные камнями, одинокий пустынный колодец, окруженный зелеными пальмами. Малое стадо верблюдов, что пасется, выщипывая редкую траву. Огромные валуны, скатившиеся с гор…

Стоп! А что это перед караваном сверкает на солнце, пуская отблески веселые во все стороны?

Моисей заковылял, захромал, направляясь к верблюдам и прячась за пальмами да акациями.

Сделает шаг и стоит, отдыхает, пока новые силы наберутся. А время бежит стремительно! Слышит он, головы не оборачивая, что девушка сзади не играет больше, а из цепких рук вырваться пытается. И тень уже морду светлого верблюда закрывает, к глазам вплотную приближаясь! Шаг, еще и еще. Только до ближайшей пальмы дойти, чтобы всем телом опереться, дав отдых ногам натруженным. Но нельзя долго стоять — и вперед, и опять, и опять. Вот уже и колодец, что свежестью дышит. Не время наслаждаться прохладой, если хочет девушку из беды выручить! Вот валяется ветка душистой акации, вся длинными колючками покрытая. Может она стать хоть малым, но подспорьем. Подхватить неуклюжим движением, склонившись неловко, и дальше, и дальше, и дальше, опираясь всем телом на палку!

Доковылял, наконец, Моисей к караванным верблюдам и от радости чуть не вскрикнул: стражники все оружие покидали наземь прямо перед животными!

Сначала острый секач-хопеш. Схватил двумя руками, поднял над собой… Но уставшие мышцы под тяжестью бронзового оружия подогнулись, а хопеш с размаху полетел в сторону, звякнув тихонько о камни, словно испрашивая извинения. У Моисея выступили слезы — как он мог всего за два дня стать немощнее дряхлого старца? Но прочь слезы, не время для вас!

Взял тогда загнутый лук. Привычно натянул тетиву, а та отошла всего на три пальца. Крякнул Моисей, напрягся весь, собирая последние силы, но лук не поддался, не зазвенел тугой струной.

Руки у Моисея дрожали, когда он опускался на каменистую землю. Все что знал и умел, было не в силах помочь!

Что еще оставалось? Метательный нож — ненадежен он. Легко промахнуться, а другого нет. Иное что? Моисей посмотрел по сторонам и наткнулся взглядом на верного светломордого верблюда, что, переступая с ноги на ногу, повернулся правой стороной. Моисей едва не вскрикнул от счастья, когда увидел, как из-под жесткого седла, торчит краешек бича. Вот, что поможет — боевой кнут, во владении которым сила не надобна. Моисей осторожно достал бич, нетвердые пальцы аккуратно сжали кнутовище, глаза на миг закрылись. Тело сживалось с верным оружием. Моисей вдруг почувствовал, как рука становится длиннее на десять локтей, обретая упругость и нечеловеческую силу. Пошевелил чуть кистью и услышал, как лениво ворочается спящая мощь бича, как перетекает в его чресла, наполняя все тело решимостью. Моисей осторожно выпустил кнут, взял за кончик и на расстоянии в пять пальцев друг от друга завязал на тонком конце три тугих узелка.