За пять минут до ядерной полуночи - [8]

– Привет, – услышал он в трубке голос Женевьевы. – Это я. Как отдохнул?

– Привет. Неплохо, хотя уже успел забыть, что отдыхал, – у него участилось дыхание.

– А как тебе Париж?

– Мерзко. Если бы не ты, был бы еще хуже.

Она рассмеялась.

– Это у тебя плохое настроение, а Париж сегодня прекрасен. Солнце, суббота, а завтра будет День музыки.

Виталий поднял голову и только сейчас увидел солнце, действительно, ярко светившее из голубой небесной полыньи среди начинавших рассеиваться плотных серо-белесых туч.

– Что это?

– Праздник. Весь город будет танцевать всю ночь.

– Бог с ним, и с праздником, и с Парижем… Когда и где мы встретимся.

– Если сможешь, то часа через три в отеле «Кастильон», номер 624.

– Где это?

– Рядом с площадью Согласия, на углу улиц Фобур Сен-Оноре и Анжу. Я жду…

Он не успел ничего ответить, как в мобильнике раздался легкий щелчок, – собеседница нажала на кнопку с красной телефонной трубкой.

За время командировки Виталий прекрасно узнал Париж – не по карте и туристическим справочникам, а по улицам и площадям, которые он прошел на своих двоих, и сотням достопримечательностей этого восхитительного города, о которых ему частенько доводилось рассказывать, сопровождая на представительской машине высоких московских гостей. Досконально знать город, где живешь и работаешь (нет, не так: где работаешь, а усталое существование в короткие минуты между службой с утра до вечера и недолгим сном трудно назвать жизнью), было для него золотым правилом еще со времен работы в разведке.

Значит, так. До отеля он доберется минут за 30–40. А впереди – весь вечер, долгожданный и восхитительный.

«Отлично! – решил он. – Сейчас главное – позвонить жене и сказать ей, что меня опять запрягли до позднего вечера. Нужно, мол, встретить очередного московского ВИПа с супругой, разместить его в гостинице, потом вояж по магазинам и вечером сопровождение в ресторан в качестве переводчика. Так что домой вернусь очень поздно».

Мысленно составляя план своих действий до конца дня, Виталий по старой оперативной привычке старался предусмотреть вероятные проблемные ситуации и «проколы» и тут же отрабатывал нужные решения для выхода из возможных потенциально сложных обстоятельств.

«Любовная лодка» Коржавцева и его второй жены Зои уже больше года как «разбилась о быт». Скорее всего, и не любовь это была, а глупость, придуманная вдвоем несколько лет назад: просто взыграло, вспенилось ее женское начало, засидевшееся в мечте и ожидании, а ему нужно было уйти от одиночества и безысходности. Но интересы работы в загранпредставительстве «Военвнешторга», да еще и в условиях долгосрочной загранкомандировки были выше семейного разлада и житейских неурядиц. Уж очень им обоим не хотелось по причине семейных дрязг быть откомандированными в Москву и при этом сильно терять в военвнешторговской зарплате, да еще и с немалыми бонусами за работу в другой стране. А потому уже давно, еще с первых счастливых месяцев жизни в Париже, между ними действовал некий кодекс семейных отношений, в основе которого лежало основное правило: работа Виталия – прежде всего. Зоя работать не хотела, впрочем, от безделья и скуки не сильно маялась – ей вполне хватало домашнего хозяйства, которое, хоть и не было обременительным, но изрядно досаждало своим повседневно нудным и унылым однообразием. Забота о малыше, а еще больше шопинг тоже отнимали немало времени. В общем, такая жизнь Зою вполне устраивала, и даже все более частые разлады с мужем не заставили бы ее менять парижскую свободу на унылые московские будни. А уж если совсем было невмоготу, она покупала пяти-шестидневный тур по историческим местам Европы и оттягивалась в этом путешествии по самую ступицу. Против вояжей в Москву на три-четыре недели муж с некоторых пор тоже особо не возражал.

«Так, теперь надо заскочить в магазин, купить шампанское, фрукты, коробку конфет… – продолжал строить планы Виталий. – Конечно, все это можно заказать и в ресторане отеля, но не стоит лишний раз «светиться». К тому же там это будет гораздо дороже».

Солнце уже не таилось в ухабистых облаках; набрав силу, оно расцвело и засияло озорно и весело, утопив в Сене полуденную хмарь, раскрасив весь город своим ярким улыбчивым светом, и рассеяло сумрак душевной тоски Коржавцева.

«Женевьева, Женька… какая она сейчас, после почти двух месяцев разлуки?» – подумал он.

С густой, длинной – ниже лопаток – нарочито небрежно уложенной пепельной гривой мягко вьющихся волос (боже, сколько трудов стоил парикмахеру этот непринужденный шарм), в строгом брючном костюме черного цвета и легкой красной майке с широким вырезом на груди, за которым, когда она наклонялась, чуть-чуть выглядывала тоже красная кружевная кайма чашечек ее лифчика, – именно такой Виталий заметил ее впервые на одной из пресс-конференций Николя Саркози в 2008 году. Потом он видел ее на других пресс-конференциях и брифингах во время проведения международных парижских салонов вооружений и военной техники, но, наблюдая со стороны, не решался подойти к ней, чтобы не показаться навязчивым и бестактным. Впрочем, даже такое внешнее изучение давало вдумчивому и опытному наблюдателю солидный объем информации. Она была открыта в общении и имела широкий круг связей среди политиков, военных и журналистов. Но при этом умела держать дистанцию, отличалась корректной доброжелательностью, не теряя французского юмора и сарказма. Ее вопросы на пресс-конференциях свидетельствовали о глубоких знаниях внешней и внутренней политики страны, подспудных течениях и тонких взаимосвязях этого «искусства возможного», а острый ум, профессиональное мастерство и тонкая ирония сквозили в публикациях даже по самым острым и сложным политическим проблемам. Тема международного военно-технического сотрудничества тоже была в сфере ее интересов. Но не это волновало Виталия и выделяло Женевьеву среди прочих женщин. Она, вопреки сентенции художника-сюрреалиста Сальвадора Дали о всех очаровательных дамах, была одновременно и красива, и элегантна. Смена обстоятельств, людей и ситуаций была для нее родной стихией. С легкостью весеннего ветра она меняла города и страны, круг знакомств, стиль и образ общения. Всего через несколько минут Женевьева становилась своей в любой компании – будь то безбашенный табун круто татуированных, заклепанных в черную дубленую кожу байкеров, изысканный салон чопорных дипломатов, богемный кружок полоумных, зацикленных на своем творчестве художников-интеллектуалов, шеренга надменных, переполненных чувством собственной значимости и чванливого достоинства высокопоставленных военных или неряшливый ученый одиночка, витающий только в одному ему доступных и понятных эмпириях. Даже в дамском обществе, где ее красота и обаяние изначально вызывали лицемерно скрытые зависть, недоброжелательность и подозрительность (а как еще женщины могут относиться к себе подобной – воспринимаемой, прежде всего, в качестве потенциальной соперницы, которая превосходит их самих не в чем-то одном, а едва ли не по всем параметрам и форматам), никто не мог сказать о ней ничего дурного, язвительного и уж тем более – мерзкого и гаденького. Удивительно, но в любой ситуации она оставалась сама собой, деликатно и тонко вживаясь в реальные обстоятельства, но не приспосабливаясь к ним, не подстраиваясь, а улавливая правила поведения и условности и, используя их, толерантно находя баланс личных интересов и запросов окружения.