За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [118]

В заключение просители соглашались подчиниться ОМДС, если казахов будут назначать муфтиями или их помощниками[539].

По всей степи общины, считавшие себя мусульманскими, просили государство дать им собственные муфтияты или приписать их к муфтияту в Уфе. Некоторые просители, например из Семиреченской области, просили не только об отдельном муфтияте (в Пишпеке), но и об отмене судов обычного права, решения которых «ни на чем не основываются, кроме устарелых обычаев, неподходящих нашему культурному времени и духу религии». Как и другие казахи, они добивались разрешения открывать школы и мечети и учреждать фонды для их финансирования[540].

Весной 1905 г. купцы и клирики из Оренбурга и соседнего татарского селения Каргалы подали заявление, где призывы к равноправию мусульман и остальных граждан сложным образом смешивались с отличительными конфессиональными требованиями. Авторы указывали, что прошло двести лет, как мусульмане получили право селиться в Оренбургской губернии. Условия этого соглашения, «возглашено с высоты Престола», включали «признания в нас полноправных граждан, как со стороны правовой, юридической, так и со стороны духовной, нравственной и религиозной». С тех пор они пожертвовали много усилий и жизней для превращения Оренбургской губернии в «край торговый». Но их «права все более и более уменьшались, и из полноправных граждан мы превратились в какую-то особенную народность, как бы не имеющую ничего общего с российскими подданными»[541].

Заявители из Каргалы дали ясно понять, что, по их убеждению, их аномальный статус относится не только к региональной истории. Они сетовали на судьбу всех мусульманских подданных и призывали поменять политику в отношении мусульман вообще и в частности взаимодействие между ОМДС и другими государственными институтами. «В чаянии света и справедливости» они просили, во-первых, чтобы «все брачные, наследственные, семейные дела мусульман и дела касающиеся их духовного просвещения» находились в ведении ОМДС, которое пользовалось бы исключительным правом выносить «окончательное разрешение» по этим делам. Они просили разрешения учреждать благотворительные фонды и поручать ОМДС контроль над ними. Они настаивали, что мусульманам следует разрешить избирать муфтия и судей духовных собраний через своих представителей. Просители желали организовать улемов империи в единую структуру поверх отдельных региональных юрисдикций четырех официальных иерархий ради достижения консенсуса в религиозной интерпретации. Они добивались разрешения созывать «ежегодные съезды мулл для единообразного разрешения могущих возникнуть новых вопросов»[542].

Эти просители не только добивались автономии и стандартизации исламских учреждений, но и предлагали способы переопределить их место в качестве мусульман в рамках более широкой имперской политики. Они призывали покончить с цензурой мусульманских книг и добивались «свободы слова и печати». Для своих улемов они просили отменить требование об изучении русского языка и исполнить давние (особенно для этого региона) просьбы о том, чтобы режим дал «нашему духовенству равные права с духовенством православным». Желание получить равные права с церковью отразилось также в их требовании, чтобы государство приостановило обращения из ислама. Мусульманские авторитеты должны были иметь право «увещевать» людей, «совращающихся из мусульманства», не менее шести месяцев. Просители настаивали, чтобы людям разрешали обращаться только после подтверждения этого «увещания». Кроме того, они требовали, чтобы мусульманам не разрешалось обращаться, когда они в меньшинстве. Другая просьба, нацеленная на выправление баланса между мусульманами и христианами, была о том, чтобы городские власти не запрещали мусульманам торговать в христианские праздники[543].

Эта группа мусульман со всеми своими требованиями религиозной автономии считала самоочевидным, что интеграция их единоверцев в такие имперские институты, как государственные школы, армия и бюрократия, будет продолжаться, хотя и с новыми законами, гарантирующими равенство и смягчение религиозных различий. Просители хотели, чтобы призывникам разрешалось давать присягу на татарском (вместо русского) и чтобы им выдавали только позволенную религией пищу. Они просили, чтобы ученикам государственных школ в младших и средних классах давалось столько же часов в неделю на изучение «закона Божьего», что и православным школьникам. Заявители не только добивались права открывать светские татароязычные школы без государственного вмешательства, но и призывали государственные власти покончить с «руссифицирующим направлением в русских школах». Они советовали отменить «все ограничения, связанные с исповеданием мусульманской религии», например процентную норму в высших учебных заведениях и на государственных должностях, а также запрет на приобретение имущества в Туркестане.

Хотя в этих и подобных петициях было очень много нового, мусульмане по-прежнему опирались на полицейскую власть режима как на незаменимую опору исламского сообщества, каким они представляли его. Они сохраняли за государством эту роль, несмотря на то что сами они и другие люди мечтали о всесторонней трансформации государственного аппарата во множестве областей жизни в разгар революционной смуты 1905–1907 гг. Ярчайший пример – просьба об официальном запрете выхода из ислама (без шестимесячного «увещания» от мусульманского религиозного деятеля). Единогласный призыв к «свободе совести и религии» объединял старообрядцев и другие раскольнические ветви православия с нехристианами – евреями, буддистами и, конечно, мусульманами. Для последних, в частности, право выйти из православия, особенно когда крещение было принудительным или обусловленным крещением предков, фигурировало как один из главных поводов для недовольства государственными чиновниками, слишком низко склонявшимися перед крестом.