За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [104]

ПРОТИВ ИСЛАМА

После Крымской войны представители церкви и государства на местах провели новые границы веротерпимости, но не прямо нападая на ислам, а заявляя о покровительстве христианам в Поволжье и потенциальным христианам среди степных кочевников[474]. Во время войны правительство закрыло орган мусульманского самоуправления (Татарскую ратушу) в Татарской слободе Казани. Режим требовал от мусульманских авторитетов проповедей с призывами к жертвам во имя царя и отечества, притом что мусульман также обвиняли в уклонении от исполнения долга[475]. Некоторые из них сопротивлялись рекрутскому набору или дезертировали, как и другие подданные. Небольшое число мусульман с Волги и Урала также предпочли эмигрировать в Османскую империю во время Крымской войны, или сразу после нее, или позже, в 1877–1878 гг., хотя оренбургский муфтий предостерегал их против бегства из родной страны[476]. В большинстве случаев мусульмане с сомнением воспринимали слухи о правительственном плане обратить рекрутов в христианство, и подчинялись призыву к оружию[477].

Российские власти осознанно стремились сделать свою политику созвучной другим имперским державам и ответить на новые вызовы со стороны исламского мира. Они следили за тем, как британцы возложили главную ответственность за индийское восстание 1857 г. на мусульман, которым приписывали стремление восстановить мусульманский суверенитет[478]. В Африке мусульман тоже называли главным врагом европейской цивилизации, а ислам – причиной противостояния британскому и французскому правлению и культурной альтернативой их цивилизаторским миссиям. Признаки исламских реформ и мобилизации в Османской империи, Египте, Китае и повсеместно вызывали неоднозначную реакцию тревожности (и реже – восхищения, в тех случаях, когда их можно было истолковать как принятие идеалов европейской рациональности). Русские следили за европейской прессой, которая била тревогу из‐за панисламизма, привлекая внимание к интеллектуалам вроде Джамаладина Афгани (1838–1897), который призывал мусульман объединиться против иностранного господства. Комментаторы указывали на угрозы европейскому превосходству в мире со стороны «фанатичного» населения, пробуждавшегося от вялости и застоя. Французский текст под названием «Ислам в XIX веке», распространявшийся среди царских чиновников, обращал особое внимание на угрозы «реформаторских тенденций», которыми питались «народные движения в пользу национальной и духовной власти против светской власти узурпаторов или иностранцев». Автор определял «удивительное движение обновления и пропаганды» в Азии и Африке как «серьезную опасность» для «действительных интересов цивилизованного мира»[479]. Внутри Российской империи Шамиль и Дукчи-ишан служили напоминанием об этой опасности, хотя первого взяли в плен в 1859 г. и затем позволили эмигрировать после короткого пребывания в плену в роли своего рода знаменитости, а второго повесили[480].

Происходившее в Османской империи выглядело особенно угрожающим. Абдул-Хамид II (годы правления 1876–1908) восстановил значимость султанских притязаний на титул халифа – политического лидера всей мусульманской уммы (всемирной общины верующих), в качестве инструмента внутренней и внешней политики[481]. Кроме того, Санкт-Петербург подозревал, что интерес России к судьбе православных единоверцев и славянских «братьев» на Балканах встретит противодействие турок и их султана-халифа, которые будут аналогичным образом взывать к лояльности мусульман в центре России. Русско-турецкая война 1877–1978 гг. дала антимусульманским комментаторам повод отождествить преследователей православных болгар и сербов с российскими мусульманами. Популярные листовки изображали этот конфликт как войну между православием и исламом, войну за то, чтобы повергнуть «надменный полумесяц» османского флага, а миссионер Михаил Машанов предостерегал, что у мусульманина нет отечества: «его отечество там, где ислам»[482].

Религиозные и языковые критерии все больше конкурировали с преданностью династии в качестве маркеров верности имперскому порядку. Ранее патриотизм измерялся лишь лояльностью к монарху, но знание русского языка и принадлежность к православной церкви приобретали все более высокий приоритет в эпоху, когда будущим Европы представлялись государства, реорганизованные согласно национальным границам. О подрывных замыслах мусульман, якобы координируемых внутренними и внешними политическими противниками, часто рассуждали в националистических кругах, включавших в себя представителей российской элиты, от издателей газет до высших чинов Святейшего синода и других министерств. Но мусульманские недруги «государственных» интересов никогда не были единственным предметом внимания русских правых, панславистских и православных представителей элиты в Москве и Санкт-Петербурге. С ними конкурировали евреи, поляки, немцы, армяне и другие неправославные христиане, революционеры, мятежные крестьяне и рабочие. Не были мусульмане и главными целями правых. Например, в Казанской губернии в 1905 г. монархические «черные сотни» даже организовали местные отделения для привлечения мусульман в свои ряды