За порогом боли - [2]

Толпа вибрировала, раскаляясь все больше и больше. Она гигантской губкой впитывала эмоции и разбухала, наливаясь желчью людской злобы. Толпа сатанела от безвыходной скопленности энергии со знаком минус, которая сконденсировалась до того предела, когда ни физик, ни политик, ни пророк не могут поменять ее знак. Толпа пузырилась хрипящей силой взбешенного стада и брызгала горячей ненавистью ко всему живому и неживому. Невозможно угадать, на чем сфокусируется эта ненависть – на не вовремя подошедшем человеке или на витрине ближайшего магазина. Толпа не подчиняется ни одному земному закону. Она подчиняется только закону Толпы. Этот закон вступает в силу в тот неуловимый момент, когда скопление случайных людей сливается в единый организм, живущий, подобно муравейнику, коллективным…нет, не разумом – инстинктом, коллективной страстью…

Выбрав профессию журналиста, Макс посвятил себя служению Толпе, но больше всего на свете он не любил именно Толпу, презирал ее и боялся. Согласно его теории толпа испускала биоволны во всех мыслимых диапазонах, и чтобы противостоять натиску воздействия массового безумия, нужно было обладать чем-то особенным. Этим «особенным» Макс не обладал, поэтому, приближаясь к толпе, он чувствовал волнение, переходящее в экстаз, если он вливался в этот организм. Толпа его поглощала и подчиняла. Он еще мог найти в себе силы не подойти, но если он попадал в чрево этой многоклеточной массы, то растворялся в ней. Остатки разума фиксировали происходящее, оценивали, взвешивали, но команды к действиям подавало что-то другое. Он сохранял в толпе чистым рассудок, но не мог собой повелевать, а больше всего Макс оберегал свою индивидуальность, и ценил в себе способность мыслить, решать и действовать самостоятельно.

Зато Джон на толпу абсолютно не реагировал. Этим самым «особенным» он обладал в полной мере. Джон был полностью обращен в себя. Он любил себя, любовался собой, своим миром. Он вслушивался в свои чувства и мысли и все остальное, в том числе и толпу, воспринимал лишь как толчок к работе своих мозгов.

– По какому вопросу собрались? – вслух подумал Макс, останавливаясь в сотне метров от кипящей людской массы и намереваясь понаблюдать.

– Автобуса ждут, – пояснил Джон.

– С каких это пор автобусные остановки стали местом проведения демонстраций?

– «Двадцатку» отменили. Бензина, говорят, не хватает. Теперь нужно ездить на «пятнадцатом».

– Не дурно. До туда полчаса топать!

– Вот они и выражают свое недовольство. Многие из них полетят с работы за опоздание.

– Сейчас митинг будет, – решил Макс.

Действительно, на решетку остановки забрался человек лет тридцати с «копейками» в не очень модном «вареном» костюме и с мегафоном в руке.

– В кустах случайно оказался рояль, то бишь «матюгальник», – оценил ситуацию Джон.

– Сколько еще терпеть?!!! – взорвался речью оратор, – терпение народа не безразмерно, как колготки. Господа начальники играют с огнем! Народ на грани восстания!

– Парниша не прав. Автопарк города уже год, как частный. Начальники ни при чем, – весьма трезво продолжал комментировать Джон. – А насчет восстания – старая песня. «Шишки» сдали партбилеты и перешли в «господа». Сейчас там теплее. Большевиков изъяли из центра мишени народного гнева, а им, похоже, снова туда хочется. Вот идиоты!

«Народный трибун», тем временем, продолжал:

– Пора браться за оружие! Пора крушить новую порочную систему!

– «Систему» не трожь! – отозвался из стоящей поодаль группы пасмурных хипов патлатый верзила в драных «варенках» и со спускающейся на грудь цепью, по размерам напоминающей якорную.

Температура толпы приближалась к критической точке. Вдруг, над биомассой сигнальной ракетой взмыл крик:

– Автобус!

Из-за поворота вырулил потрепанный «Икарус». Автобус шел пустым и, явно, не собирался заезжать на остановку. «Частник какой-то», – подумал Макс.

– Вот он, сволочь! – заорал кто-то из собравшихся.

Наперерез автобусу метнулись несколько мужиков и вслед за ними все остальные кинулись перегораживать порогу. В этот момент толпа была страшнее волчьей стаи. В том, что еще полчаса назад называлось человеческим мозгом, не осталось ничего, даже волчьего инстинкта пропитания. Только импульс, подобный импульсу в ракетной боеголовке – сигнал к разрушению.

– Надо ноги делать, – напрягшись, предложил Джон. – Сейчас ОМОН пришлют.

– ОМОНа не будет. Вся милиция и даже пожарники на вокзале. Они…

Макс не договорил. Происходящее своей кошмарностью выдавило все оставшиеся в голове мысли. Мозг работал только на прием, вжигая в клетки нестираемую информацию, которая еще долго будет воспроизводиться в ночных припадках страшных снов.

Водитель «Икаруса» почувствовал опасность и привстал, вглядываясь в действия людей. Автобус проезжал в нескольких метрах от Макса и Джона, когда догадка полыхнула в сознании шофера. Лицо исказила гримаса отчаяния, пальцы до хруста впились в руль. Водитель истерично рванул баранку влево, наваливаясь на нее всем телом, как бы, помогая машине развернуться, и, одновременно, надавил педаль газа до упора. Тяжелый автобус, шедший с уже приличной скоростью, надсадно взревел, выдыхая клубы черного дыма, накренился, почти задевая неровный асфальт. Автобус едва вписывался в узкую улицу, но в этот момент брошенный кем-то камень вскользь ударил в лобовое стекло. Водитель отшатнулся, руки на руле дрогнули, и автобус врезался правой фарой в столб. Машина продолжала поступательное движение, сминая обшивку. Брызнуло разбитое стекло. Удар вырвал водителя из кресла и бросил грудью на руль. Автобус, как раненое животное, взревел от боли, вздрогнул несколько раз, пытаясь справиться с преградой, и затих. Но его муки не кончились – озверевшие люди добивали беззащитную машину камнями. Двое, оттолкнув дверь, ворвались в салон и метнулись к водителю. Через минуту они извлекли его наружу и швырнули в толпу. Макс, до сих пор каменно стоявший, поднял фотоаппарат.