За полвека - [40]

Закинутые в небо камни,

И кажется, что жизнь легка мне,

Да я и сам твержу — "легка!"

6.

…А когда отмахнёшься от скуки тумана —

День как день, обычный, но возле —

К весёлому жёлтому миру Сарьяна

Привязан верёвкой серенький ослик…

7.

Добрая лохматая псина тычется носом в колени,

Чёрная, медлительная на суше, тяжёлую лапу кладёт,

Пляж пустой, и, конечно, я занят, но тем не менее,

Свинство — не обратить вниманья, поэтому приходится от-

кладывать книгу, или карандаш и записную книжку,

В данный момент чесать за ушами — важней всего…

И пускай себе остаётся пустая страничка

И на месте стихов, и на месте автора самого

229.

РЫБНЫЙ РЫНОК В ВЕНЕЦИИ

На Большом Канале, где выстроились палаццо в стиле нечистого,

кичащегося мавританской примесью барокко,

Над чёрным лаком гондол, которые безнадёжно ждут туристов,

Над полосатыми причальными столбиками от пристани сбоку —

Рыбный рынок.

Он опустел: в полдень всё закрывают.

Кончен бал. В ящики со льдом — непроданное добро.

Уборщики змеящимися шлангами смывают

с прилавков чешую — карнавальное серебро.

По мрамору, ещё грязному, базарно крича,

бродят, клюют что-то чайки — все, какие бывают на свете.

Но занятые уборщики чаек не замеча…

Впрочем, это взаимно, надо отметить.

Одна громадная переваливающаяся чайка

в пижонском сером жилете

Гоняет, оставляя красный след, большущую голову тунца,

Другие — помельче — веселятся не завидуя, или эти

Только делают вид, что не завидуют, чтоб не терять лица?

Но где же тельняшки, соломенные шляпы,

квадратные плечи весёлых продавцов?

Фартуки кокетливых торговок, тяжёлые, жёлтые?

Только валяются хвосты скумбрий, головы лососей и тунцов,

да кое-где потроха цвета крови и жёлчи.

Чудовищная чайка — единственная хозяйка

базарного праздника без ненужных людей,

А может даже, на краткий час, и Хозяйка

Канала. А может — и Венеции всей

230.

Я с борта вапоретто снимал

панораму Большого Канала,

и заполнил всю плёнку Канал

кадр за кадром. Но мне было мало.

А потом с вапоретто того

на причал я спустился в тумане,

и была панорама в кармане,

а в глазах — ничего. Ни-че-го.

231.

ТРИ ВЕНЕЦИАНСКИХ МЕДАЛЬОНА

Самуилу Лурье

…А вдруг правда моих сказочных героев, синьор, точнее, чем правда ваших персонажей, которых мы ежедневно видим на улицах?

(Карло Гоцци — в споре с Карло Гольдони)

1.

…А на самом-то деле, не ты это споришь со мной:

Имитация жизни — со сказкой. (Гольдони и Гоцци!)

Повернётся Венеция той ли, другой стороной,

Но важнее всего, что в который уж раз повернётся!

Кукловод — Абсолют: он для куклы четырежды бог,

Он создатель души её, разума, воли и тела,

Карло Гоцци — таков. Для Гольдони же есть потолок:

Режиссёру с артистами — выйдет ли всё, как хотел он?

Только сказке да кукле хозяин творец (и Творец!),

А актёру хозяйка — Судьба (то есть попросту случай),

Ты, придумав начало, не властен придумать конец…

И Венеция истинная — разве придуманной лучше?..

2.

Маска с куклою схожи одним: неподвижным лицом.

Но ведь суть-то не в лицах, а в непредсказуемой позе.

Вот живой — он не может без маски — и дело с концом,

Ну а кукла — да что ей скрывать? Стыд присущ только прозе.

Мне ж — бесстыдство стиха, вольность куклы! Идея торчит,

Но зато матерьял… Так мозаик стоцветная смальта

Всё равно остаётся стеклянной хоть в мягкой ночи,

Хоть на вспышку рассвета ответив тяжёлым контральто.

3.

Расточительна живопись! С жизнеподобьем цветов

Спорит — всей простотою — фантастика графики жёсткой,

Нереальность её, невозможность, двухцветность… (и то:

Двух каналов довольно — создать феномен перекрёстка).

Что же орнаментальность ли, аргументальность ли — нам?

Почему не принять сочетание двойственных истин?

Может, чёрной лозы выкрутас по булыжным стенам

Стоит всех многоцветных, слегка подгнивающих, листьев?

232.

Эдип, ну при чём тут трагедия?

Ну и что же, что Иокаста

через двадцать лет оказалась?..

Ведь баба-то какова!!!

Надутая ветром луна взлетит

шариком жёлто-красным,

От яркого света спрячется белеющая трава…

Останься зрячим, Эдип!

Не цветаста, не разномастна

цыганская шаль в ночи: узоры бледны и легки,

Исчезла дневная тяжесть,

Исчезли тяжёлые розы,

Ночные цветы — табаки!

Белые, зеленоватые — притягивают прозрачные росы…

Так морскую пену тащит луна, запирая устье реки.

Запах ночных табаков — женский, неистребимый…

Ну, и что же, что белые —

И легчайшая пена бела!

Из пены ночных табаков луна Афродиту делает.

Какие там клумбы, Эдип! Качаются белые мимы,

их, тонких, целое море,

чтоб она по волнЮм шла…

Ну и что же, что Афродита,

Что ночью шаль не цветаста,

Что луна так легко отбеливает

розы, не нужные ей?

Ну и что же, что кажется дико,

Что тебя родила Иокаста,

Что табаки эти белы, Эдип?

Бывают ещё белей!

233.

Дождь за окном и нагие каштаны —

Чёрный орнамент по чёрному фону…

Что ж, это только эскизы, картоны

К спектаклю ночному, невесть какому:

Не пьеса — обрывки импровизаций,

Не сюжет, а невнятных конфликтов суммы,

Это орнаментом смутным толпятся

Не актёры, не куклы — эскизы костюмов.

И нет тут места ни тексту, ни теме,

Ни заднику, ни занавесу, ни плафону,

И зрители себя ощущают не теми…

Чёрный орнамент по чёрному фону.

Июль 2003 г.

234.

ЕЩЁ НА ВЕЧНУЮ ТЕМУ

Вавилонские башни, выворачивание рек,

Железяки, хвастливо заброшенные в небо,