За перевалом - [19]

Ли не так давно сама отработала обязательный год контролером на станции бытовых автоматов. Чувствовалось, что она вспоминает об этом без удовольствия — да и весь разговор о вещах ей скучен.

Словом, Берн изрядно обогатился здесь, на краю крыши, — оттягивая момент и заговаривая Ли зубы.

…Сначала он пытался взлететь с земли. Но — и тут Берн понял, почему Ли не разделила его восхищения стартовавшими с вышки, — это-то как раз и был высший класс: не то положение тела, нет скорости, не размахнешь крыльями в полный взмах. У Ли это выходило после большого разбега, а у него никак: разгонялся, подпрыгивал, по-лягушечьи дергая конечностями (движения в полете напоминали плавание брассом, это он усвоил), — и чуть ли не бровями входил в траву. Собрались глазеющие, посыпались советы — он окончательно потерялся.

— Так, может, с вышки? — предложила Ли. — Тебе главное несколько секунд побыть в воздухе — ты все поймешь и усвоишь. Телом поймешь.

Она целиком пленилась идеей научить Аля летать, была почти уверена в успехе. Ведь у него моторика Дана! И что здесь мудреного, все летают, это так хорошо. Аль будет благодарен. Даже маленькая тщеславная мысль мелькала в ее уме: что она первая сообразила о моторике Дана. Вот вечером вернутся Ило и Эоли, а Аль уже летает. Они удивятся и будут хвалить. А то у всех есть творческие дела, а у нее нет. Теперь будет.

Берн покосился на вышку — у него все сжалось внутри. «Нет, недостаточно высоко, чтобы я успел научиться, раньше чем долечу до земли, но достаточно высоко, чтобы потом уже не вернуться к занятиям». Но и отказаться у всех на виду он не мог: раз осрамился — хватит!

— М-м… лучше поближе где-нибудь, — сказал он. — С этого здания, пожалуй.

В глубине души он рассчитывал на балкон второго, самое большее — третьего этажа. Но Ли, видимо, не хотела обидеть его такими «детскими» высотами.

Девушка, красиво спланировав, стала на край крыши.

— Да ты не бойся, Аль! — Она поглядела на профессора с улыбкой и полным пониманием. — Тебе главное — несколько секунд продержаться в воздухе. Это ведь как плавание: надо хотеть летать и убедиться, что воздух держит.

После таких слов из уст красивой девушки мужчине полагается сигать с крыши даже без крыльев.

— Ну, давай вместе. Делай, как я: слегка присесть, крылья в стороны и назад — и!.. — И Ли, оттолкнувшись от кромки, взмыла бумажным голубем.

Берн, помолясь в душе, кинулся за ней, как в бассейн с тумбы. «Брасс, лягушечьи движения!» — лихорадочно вспомнил он и принялся исполнять их с той энергией, с какой это стоило бы делать только в воде. Крыльям от его мышц требовались управляющие сигналы, а не судороги; на них они ответили тем же, судорожными автоколебаниями — задергались, захлопали с небывалой энергией и размахом, будто у петуха перед «кукареку». Он болтался между ними, как дергунчик, утратив представление, где верх, где низ.

Ли кружила вокруг, что-то крича; деревья приближались с пугающей быстротой. Берн, чтобы усмирить крылья, стал сосредоточиваться поочередно то на правом, то на левом — на оба вместе его не хватало; они завертелись мельницей. Профессор вошел в штопор.

Зеленая крона летела навстречу. Берн закрыл лицо руками. Ли ласточкой спикировала к нему, намереваясь подхватить, хоть как-то смягчить падение. Но промахнулась — Берн в последний момент вильнул. Его понесло вбок, и он шумно вошел в верхушку старой лиственницы. Ветки сорвали крылья, одежду, прядь волос на макушке, исцарапали тело. Он с размаху обнял шершавый, пахнущий смолой ствол, приник к нему грудью и лбом. В глазах брызнул радужный фонтан. «Жив!»

Не сработала моторика Дана.

7. Он не самозалечивается!

Перепуганная Ли внизу снимала крылья. Она тоже чиркнулась телом по ветвям дуба; они оставили длинные ссадины на ее руках и левом бедре.

Берн неуклюже слезал с дерева. Лик его был ужасен. Руки, ноги, все туловище в ссадинах, ушибах, крови; ребра под левой рукой подозрительно похрустывали. От крыльев на нем остались тяжи и две косточки за плечами.

— Ничего… ничего, — встревоженно лепетала Ли, усаживая Берна под дерево. — Главное, нет переломов, остальное пустяки, сейчас пройдет… — Она пучками травы принялась стирать кровь с кожи профессора, приговаривала: — Вот… очистим… теперь сосредоточься на тех местах, где болит, пока не перестанет. А потом еще сильней, до чувства уверенного владения телом. Или, может быть, тебя отвести в бассейн — там легче?

— Какой бассейн, сосредоточение — что за вздор?! — рявкнул осатаневший от боли профессор. — Тащи сюда быстрее аптечку. Вату, йод, бинты, противостолбнячный набор… Ну!

— Но… это же пройдет быстрее, чем я сумею отыскать то, что ты назвал.

— Какой черт, быстрее?! Поворачивайся, делай, что тебе говорят. В гроб меня загонит сегодня эта девчонка!

Ли выпрямилась, губы у нее сложились подковкой, глаза наполнились слезами.

— А ты… ты не кричи на меня. Сам ничего не умеет, а сам кричит! Такие царапины самозалечиваются, не из-за чего поднимать панику. Вот смотри!

Она вытянула вперед правую руку, которой особенно досталось: ссадина на предплечье походила на длинную рваную рану, из разрывов кожи сочилась кровь, — сосредоточенно замолчала. Капли крови сразу загустели, свернулись. И далее Берн, как в сверхускоренном фильме, увидел за считанные минуты все стадии заживления раны, на которое обычно уходят дни и недели. По розово-красным краям разорванной кожи выделилась прозрачная плазма; загустела; края ссадины в течение минуты воспалились, покраснели, набухли, опали, посветлели, подсохли; их стянула красно-коричневая корочка, которая тотчас растрескалась, свернулась, осыпалась, обнажив синеватый рубец, а он опал, стал синим следом.