За переливы - [53]

— С год похоронил. — Совушкин тяжко вздохнул.

В гостиной Аграфена, заслоняя ладонью свечное пламя, шепотком сказала, что барыня спать улегшись, и, поклонившись, сказав: «Доброй вам ночи», — порх, и в свою девичью.

Стол был убран, но бутылка и стаканы оставлены, и Галл с нежностью подумал о полковничихе.

Галлу спать не хотелось. Он предложил Совушкину выпить. Тот не отказывался. Подняли стаканы, молча осушили. Совушкин выгреб из кармана штанов кисет и трубку, примял пальцами табак, закурил от свечки.

— Хотите, господин капитан, я расскажу вам историйку, — неуверенно произнес Совушкин, затягиваясь и затем слегка покашливая. («Крепок, подлец, — говаривал в таких случаях Совушкин. — Злодей тебя выдумал, чтоб ему в могиле не прокашляться».) Однако в присутствии Галла он сдержался.

— Отчего ж, — ответил Галл, усаживаясь поудобнее на лавке и вытягивая ноги.

— Ну ладно… Дело такое какое-то не слишком обычное раз вышло… Вы знаете ворон… Боже мой, что это я, знаете, конечно. Так вот, — Совушкин вновь потянулся к свечке раскуривать затухшую трубку, а сам глаза скосил на Галла, слушает ли. У того на лице был явный интерес, и Совушкин приободрился… — Так вот, историйка будет о вороне, которого зовут Черный Ворон. Те вороны, что каркают перед непогодой и тучами собираются возле острога, те вороны просто наглые и вредные своим характером птицы. Это знаете, как бабы у реки — кричат, а толку от крику ихнего нету.

Однако все сказывают, что среди вороньей тучи и живет Черный Ворон. Я его не видел, хоть и приглядывался, выискивал, любопытно, знаете ли — ведь он чуть ли не с орла величиной. Ну то ли крепко прячется, то ли его просто нет, трудно сказать. А вот встречали ж его, если не врут…

— И где? — Галл с любопытством смотрел на Совушкина: тот преобразился, глаза блестели, трубка дымила вдохновенно, словно гора огнедышащая.

— Так вот, если не врут — и в Срединных хребтах, и на Парапольском доле, и в Ганальской тундре, и подле нас. Судить-врать всяко можно. Взять хотя бы и то, что считают многие Черного Ворона вполне за человека…

Галл не перебивал Совушкина: много баек слышал он, но чтоб о Черном Вороне — такое впервые: силен же русский народ на сказки.

…С одним заморским купчиной случай вышел невероятнейший. Собрался он по острожкам проехаться — время как раз шкурное приспело. Уложил бутыли с беленькой, ножи там, бусы и материю всякую. Приятная материя: моя жена, покойница, царство ей небесное (Совушкин вздохнул виновато и тяжело), брала у купчины этого материю такую на сарафаны да платья. Ну, это к слову.

Приехал купец в первый острожек. У нас ведь знаете оно как — торг без чарки уже не торг. Сами к этому привыкли и других приучили. Набулькает купчина чарку и — тойону. Тот первый не выпьет, сроднику отдаст… А сродников у него — боже ты мой, уйма. Однако торг прибыльно хочешь вести — терпи.

В одном острожке соболей сторговал, в другом — красных лисиц. А вот в третьем и случай, к которому вся моя речь тянулась, подвернулся, и не то, чтоб подвернулся, а так вот вывернул купчину и жизнь из него вытряхнул.

Совушкин пососал погасшую трубку и вновь потянулся к огоньку. Что-то мягкое упало на лавку рядом с Галлом, тот вздрогнул: безмолвный кот шмыгнул под стол.

— Где-то еще один, — пыхнул, прикашливая, Совушкин; и впрямь, с потолка, что ли, шмяк, и тоже под стол. — Домовые, — усмехнулся Совушкин. — Только Аграфену и боятся… Как всегда, купчина — чарку тойону: выпей. Сродники ждут. Что постарше, принял от тойона, глотнул, и плохо с ним стало, чуть ли не судороги, только крикнул: «Ажам!» — вода значит по-камчадальски. Купчина-молодчина оторопел: «Быть такого не может!» Руки дрожат у самого, налил и клац-клац. Глаза чуть не повылезали и на пол не попадали. Он из юрты да к нарте. А на нарте сидит человек в черном весь и смеется. Купчина — за нож. Да что тут нож, коли ноги отказали, ом только икнул смертельной икотой. В себя уж в пологе пришел, жена тойона отходила. Гикнул купчина на собачек и такую гонку задал, что дивились, как из нарты не вывалился. В лавку вломился: запор открыть не смог, дверь снес (и откуда силища взялась), к бутылям с беленькой, а там вода-слезиночка. Батеньки мои, что было… Крушил смертно, вопил, чуть жену не порешил, благо, соседи упрятали. Хотели вязать, да побоялись к нему носа сунуть… А ночью он повесился. Говорят, когда его из петли вынимали, над домом Черный Ворон кружил…

— И что, тот купец один вот так, пострадал? — с любопытством спросил Галл.

— Говорят, — Совушкин неопределенно пожал плечами, — хотите верьте, хотите нет, и Выходцева задело… И не совсем чтоб задело, а купеческая удача после того случая у Выходцева сгинула… Запил он…

— А жена как?

— Да только рада была, думала, уедет. Рухляди много в их амбаре… И в больших городах с таким богатством пожить можно. Взять Иркутск, а далее Тобольск. Славные города… Выходцев уперся, баран бараном… Тогда жена пошаливать стала, а он смеется, дурень.

— Так верят в Черного Ворона?

— Кто как, знаете…

Свеча догорала. От рассказа или «историйки» Совушкин устал, поэтому незаметно зевнул, однако первым покидать гостиную не решался и ждал, что еще спросит господин капитан. А Галл молчал.