За переливы - [23]

Возле уреченного места вознесли покойного на приготовленный костер. И на костре Кецай сам снарядил отца в последний путь. Копье, лук, упряжь, каменный топор, деревянная чашка, кисет с лемешиной — все это он положил рядом с отцом. Движения молодого тойона были спокойными, и сородичи с уважением смотрели на него.

Но вот огонь брошен. Ветки занялись, и все на минуту замерли. Едва пламя коснулось тела умершего, как двое мужчин взмахнули топорами, и к их ногам рухнули олени.

Трапеза началась. Куски оленины, не употребляемые в пищу, бросали в огонь.

Костер вскоре осел, лишь тлели и вспыхивали мелкими языками головешки. Люди скорбно молчали.

Неожиданно солнце померкло, наползли мрачные тучи; угольки, будто набравшись внутренней силы, заиграли, но люди, не замечая перемен, молчали. И Лука, и Енисейский, подчиненные величию и таинству погребальной церемонии, завороженно смотрели на костер. Старый тойон сгорел быстро.

Снег упал крупными размашистыми хлопьями. Но едва он припорошил пепелище, как ветер ударил в лицо, разворошил костер и опеплил все окрест. Чернота властвовала недолго, ее поглотила начавшаяся пурга. Люди, постояв еще немного, молчаливые, стали возвращаться к юртам.

Лука шел рядом с Кецаем. Тот молчал. Он понял: пришельцев ему не переломить, а ему необходимо сохранить свой род.

— Я хочу видеть большого тойона, — сказал Кецай.

Лука кивнул головой: он согласен.

Лицо Кецая стало безучастным и отрешенным, как у каменных сибирских идолов. Больше они не обмолвились ни единым словом.

Негласный мир был заключен, и казаки почувствовали облегчение. Теперь Атласов мог спокойно залечить свои раны. Его врачевал Енисейский, и сейчас он неотступно следовал за ним всюду, предусмотрительно придерживая, если видел, что у Атласова голова идет кругом и его покачивает. Казаки пили отвар, настоянный на сухих, неизвестных им травах, которые накопал из-под снега юкагир Еремка. Отвар помогал, силы восстанавливались, и уже Атласов начинал торопить, твердя всем, что по весне они вообще не сдвинутся с места. Его поддерживал Лука, и вот, наконец, казаки собрались, потрепанные, но с желанием двигаться вперед. Конечно, это был уже не тот отряд, что выступил из Анадырского острога несколько месяцев назад. Поубавилось казаков на пять человек — вон кресты в тундре, а юкагиров — вообще по пальцам пересчитать.

И все же Атласов упустил наст: весна разразилась бурно, в одну ночь захлестал дождь, снег поплыл. Атласов был взбешен. Он поносил нерасторопность казаков, и даже Луку, попавшегося под горячую руку, обругал непотребными словами. Лука взвился: что он пес безродный, что ли; хотел было пойти на Атласова с кулаками, но вовремя опомнился и сдержался. Атласов утих к вечеру и, чувствуя вину перед Лукой, подошел к нему, положил руку на плечо, сказал:

— Вот так-то, старый товарищ… Куковать будем. Дай-то бог, чтоб Кецай слово сдержал и нас не тревожил.

Обида у Луки отлегла.

Когда казаки, окончательно оправившись от ран, увязывали свои пожитки, чтобы продолжить путь, прерванный весенней распутицей, Кецай, прощаясь с Атласовым, сказал:

— Вниз не ходи. Летняя дорога за рекой Тигиль болотистая. Не верь и березовым лесам. Среди них топи. Иди по долине Тигиля.

Кецай давал верный совет: ведь теперь род его имел великую поддержку в лице казаков, он мог идти войной даже на олюторов, и терять грозных союзников он не хотел. (Атласов как-то обмолвился, что помочь Кецаю он всегда поможет, если особая нужда возникнет, и Кецай запомнил эти слова.)

И все же Атласов пренебрег словами Кецая. «Хитрит, — думал он недоверчиво. — Долину Кецайка знает, как свою ладонь. Только свистнет, и коряки из-под земли вырастут, как грибы. Тогда и не спрячешься. Лучшая дорога — своя дорога».

Он высказал Луке свои опасения. Тот, подумав, согласился: «Чем черт не шутит». Однако, перевалив один увал, затем второй, у реки Напаны, притока Тигиля, они наткнулись на мокрую хлябастую тундру. Она лежала перед ними ровная, зелено-рыжая и прохладная. Она была безмятежна и спокойна. В невидимых озерцах крякали утки. «Кря», — скажет одна. «Кря-кря», — ответит другая. И тихо вновь. Лишь ветер шелестит по низкому кустарнику, будто проверяет, на месте ли птичьи яйца. И воздух, кажется, гудит, как надвигающийся на тебя смертельный враг — комар. Но комариная пора еще не настала.

Сейчас Атласов корил себя, что не послушался совета молодого тойона. Но кто мог знать, оправдывался он, что слова тойона не ловушка, а чистая правда. Он вспомнил, что Кецай смотрел прямо ему в глаза, когда рассказывал о дальнейшем пути, и это его сейчас смутило.

— Надо к долине вертаться, — предложил Лука.

— Что верно, то верно, — согласился с ним Атласов. Он заставил казаков еще раз проверить ружья, осмотрел вместе с Еремкой тощих оленей. В затишке запалили костер. Набрали чистой прозрачной воды из ручья.

— Перед дорогой такой и почаевничать не грех, — сказал Атласов казакам. Те с радостью согласились, и Атласов наскреб из своих сокровенных запасов щепотку чаю: если ее хорошо проварить, на котел достаточно. Вытащили и сушеную рыбу, которой, хотя и в небольшом количестве, снабдил их Кецай.