За пеленой тысячелетий - [25]

-Говори.

-Это Тавр, из соседнего племени апасиаков. Из того, где вождём Канит. Лик и Палак только что вернулись и привезли его. Говорят, что нашли на берегу реки… Он там лежал, еле живой.

Гнур ещё раз, более внимательно, осмотрел Тавра. Сейчас от вождя зависело, жить тому или умереть. Он был пришлый, а значит чужак. А то, что он якобы из другого племени, так это ещё доказать надо.

-Если это правда, - говорил Гнур также негромко, медленно роняя слова, - то, как ты оказался на берегу реки. И где все твои сородичи? Отвечай.

-Он не сможет тебе ответить, Гнур, - вмешался в разговор Савлий. – Он немой. Ему язык вырезали.

-Кто?

Тавр замычал, болезненно морщась и показывая рукой туда, откуда его привезли. Лик и Палак не вмешивались. Их воспитывали, как и всех скифов, в почтении и уважении к взрослым. Они стояли и ждали, пока их спросят.

Гнур немного поразмыслил и произнёс:

-Пошлите за Канитом. Пусть прибудет, не мешкая, и подтвердит, что это действительно его воин.

Отрок, который едва пережил двенадцать зим, сверкая пятками и ловко лавируя между кибитками, убежал выполнять поручение вождя. Вскорости явился Канит и сразу признал Тавра за одного из своих воинов. Тут и выяснилось, что он единственный кто остался в живых из того дозора, который пропал восемь лун назад. Увидев знакомые лица, Тавр обрадовался. Кое-как удалось выяснить, что язык ему вырезали персы, у которых он сидел в клетке. Узнав об этом, воины долго ругались, посылая проклятье на головы нечестивых врагов.

Наконец Тавра увезли в родное стойбище. Лик и Палак, поведали вождю о том, что видели в дозоре. Затем, когда Гнур их милостиво отпустил, они расселись вокруг котла, в котором плавали большие куски мяса, и аппетитно пахло пряностями.

&&&

В центре стана на круглой площадке для вечевых собраний возвышался огромный царский шатёр алого цвета, разукрашенный золотыми аппликациями и символами царского рода. Вокруг, на высоких шестах, реяли стяги со знаками родов, которые в этот момент входили в царский стан. Внутри шатёр был красиво убран. Во всём чувствовалось влияние эллинской культуры. Он разделялся перегородками на царские покои и залы приёмов, где собирались старейшины и вожди. В особо торжественных случаях здесь принимались послы и пировали приближённые к царю люди.

Стояла тишина. Она нарушалась только ржанием лошадей, да звоном оружия, едва доносившимся из-за плотных стен шатра. В самой дальней комнате, там, где располагались царские покои одинокая женщина мерила шагами небольшое помещение. Это была царица всех скифов-массагетов, кочевавших по эту сторону Аракса. Звали её Томирис и о ней надо рассказать поподробнее. Для того чтобы понять эту женщину, посмевшую встать на пути основателя державы Ахеменидов.

Со спины царица, хотя ей минуло уже сорок лет, напоминала хрупкую девочку. Но, встретившись с ней глазами можно было понять, что она много повидала на своём веку и не раз водила воинов в битву. Кочевой образ жизни и постоянные тревоги наложили свой отпечаток на её лицо. Взгляд нахмурен, около твёрдо сжатых губ пролегла упрямая складка. Лицо от наложенных, по греческому образцу, белил, было неестественно бледным. Но одеваться царица предпочитала по скифскому обычаю. В полотняное платье, расшитое по подолу бисером. Сверху был накинут плащ, сшитый из дорогой, привозной ткани, красного цвета. Голову украшала высокая остроконечная шапка с двумя длинными шпильками. На одной можно было заметить фигурку стоящего оленя. В ушах висели длинные золотые серьги, достигающие плеч. При каждом шаге браслеты на руках, с тончайшим орнаментом, издавали мелодичный звон. Довершал убранство широкий царский пояс, стягивающий узкий, как будто девичий, стан. В золотых, украшенных драгоценными камнями ножнах, покоился кинжал.

Всё это одеяние составляло её повседневный наряд. Она появлялась в нём перед старейшинами и жрецами. Оставшись одна, Томирис переодевалась в простое льняное платье и лёгкие, мягкие сапоги. Голову держала непокрытой, хотя замужней женщине это и не положено. В таком виде её видели только рабыни и слуги.

Томирис, продолжая мерить ногами узкое пространство царских покоев, постепенно успокаивалась. Решение принято и отступать уже поздно. Она резко остановилась, серьги издали мелодичный звон. И, этот звук неожиданно напомнил ей о детстве.

Царица, как и любая скифская женщина, любила украшения. Особенно привезённые из греческих колоний или доставшиеся из набегов на богатые ионийские города. В то время, когда был жив её отец Спаргапит, он частенько баловал дочь золотыми безделушками. Вернувшись из очередного набега, Спаргапит усаживал дочь к себе на колени и начинал примерять золотые украшения. Она с замиранием сердца смотрелась в греческое зеркало с ручкой в форме змеи и не могла на себя налюбоваться. Отец весь пропах конским потом, кровью и запахом битв. И не было в тот момент для неё роднее запаха.

Однажды отца привезли на повозке бездыханного. Томирис к нему не допустили, и она наблюдала за ним из-под резной скамейки, куда успела прошмыгнуть незаметной. Она видела, как колдуют над отцом жрецы, и молила всемогущую Табити, охранительницу царского очага, чтобы она помогла отцу встать со смертного ложа. Грудь у Спаргапита тяжело вздымалась, а по откинутой руке стекала кровь и падала на ковёр. Долго она ещё не могла забыть алые капельки, падающие на пол. Тогда она поняла, что у войны есть и оборотная сторона. Это не всегда золото, украшения, радость или весёлый смех. Но боль и смерть, которая может настигнуть воина в любую минуту. Чтобы этого не случились, перед каждым походом они приносили богатые дары богам, которых почитали. Иногда боги принимали дары и поход оказывался удачным. После того как воины возвращались из таких набегов, праздники не стихали несколько дней. Иногда боги гневались на своих детей и тогда скудели стада, набеги не приносили ничего кроме горя и слёз, а на людей нападал мор и голод.