За пеленой дождя - [3]

– А вот хочу посмотреть, что такое эти деньги, – отвечала старушка. – Я впервые их так близко вижу.

Юки продолжала аккуратно выстраивать в три ряда серебряные и медные монеты и внимательно их рассматривать.

– Вот если бы их копить и копить и набрался бы миллион, потом десять миллионов… – улыбнулась Харуэ.

– Да, не дурно бы, – отозвалась старушка. – Ведь эти монеты принадлежали к той же компании, что и миллион и десять миллионов.

– Что и говорить, это было бы замечательно, – сказала Харуэ, тоже усаживаясь у столика. Потом, обращаясь к Хидэ, громко сказала:

– Матушка! Позднее вы тоже сюда перейдете, не правда ли?

Хидэ, надев очки, рассматривала документы, лежавшие в портфеле Сэндзо.

– Да, да! – ответила она.

– Что вы там так усердно рассматриваете? – спросила Харуэ.

– А? – переспросила Хидэ, она была туговата на ухо.

– Я говорю: что там за документы?

– Это копии наших метрик. Сэндзо взял их в районном муниципалитете в Токио и привез с собой.

– Хм… – произнесла Харуэ и перевела взгляд на сидевшую напротив Юки. – У нас нет настоящих рюмок для сакэ. Может, вон те чашечки сойдут?

Она достала из буфета четыре небольшие чашки.

– А зачем тебе понадобились рюмки? – не поднимая головы от стола, спросила Юки.

– Как зачем? Сакэ пить.

– А, ладно, сойдут и эти.

– Тетушка, вы собираетесь вечно рассматривать эти монеты?

– Да нет, я теперь задумалась о другом, – вскидывая голову, ответила старушка. – Когда продали мою зеленую яшму, я была в самом расцвете.

– Сколько лет назад это было?

– Давно. Очень давно. Пятьдесят лет назад.

– О, тогда вы еще были совсем молодой.

– Я бы, конечно, так просто не рассталась с яшмой, да ведь она была поддельная.

– Поддельная? Но дядюшка никогда этого не говорил.

– Мало ли чего он не говорил! Он твой рубин считал фальшивым, а мою яшму настоящей. Глупый он.

– Да нет, мне и другие говорили, что рубин искусственный.

– Кто же это?

– Моя хорошая приятельница, с которой я подружилась, работая сиделкой в больнице. Это она мне его отдала перед смертью.

– Ты, Харуэ, всю жизнь о ком-нибудь заботилась, ухаживала.

– Да, это верно.

– Вот и Хидэ, если бы не ты…

– Но и я в свое время немало позволяла себе. И разные слухи обо мне с дядюшкой ходили. Помню, как однажды я целых три месяца не являлась домой. Я. тогда очень рассердилась.

– Да, да. Это было, когда мы жили в районе Адзабу в Токио.

– И я тогда молодой еще была.

– Все говорят, что жизнь проходит быстро, словно сон. Но никто лучше меня не знает, какой это короткий сон.

– У вас завидное здоровье, тетушка.

– Да, я за всю свою жизнь ни разу не побывала в больнице.

– И слышите вы отлично. Стоит вам немного попить лекарства, как у вас снова все в полном порядке.

– Да, а купальный халат ты старику отнесла?

– Сейчас отнесу. – Харуэ встала и сняла с комода в столовой узел со свежевыстиранным бельем. Они с Юки взяли его из прачечной, возвращаясь из театра. – Как приятно!.. – прошептала Харуэ, разворачивая похрустывающий халат Сэндзо.

Юки снова с увлечением стала перебирать серебряные и медные монеты.

– Мой организм и в самом деле хорошо поддается действию лекарств, – рассуждала она вслух.

4

– Ну и пришлось же мне сегодня побегать, – сказал Сэндзо, входя после ванны в столовую и завязывая на ходу пояс халата;

– Устал, наверное? – спросила Хидэ, глядя из спальни на мужа.

– Представь себе, не очень, и это меня удивляет. О, время-то уже около одиннадцати!

– Вчера я легла после часа ночи, – сказала Юки. – И вдруг слышу – кричит иглоногая сова.

– Вот видите, сестрица, у вас очень хороший слух, – улыбнулась Хидэ.

Не слушая болтовни женщин, Сэндзо шагнул к веранде и, открывая стеклянную дверь в сад, сказал:

– Надо немного проветрить…

– Хидэ-сан боится, что налетят комары, вот мы и закрываемся, – сказала Юки. – Дождь не перестал?

– Нет, все сеет и сеет проклятый. Целый день моросит.

– Тетушка! – донесся из кухни голос Харуэ. – Я хочу побыстрей искупаться. Вы не поможете мне?

– Вот и покончено со всеми делами, – сказал Сэндзо, когда они остались вдвоем с женой, и, скрестив ноги, сел у ее постели. – Весь день я беспокоился, не забыл ли чего-нибудь сделать, но потом, садясь в Токио в электричку, почувствовал себя совершенно спокойным. Как никогда раньше, сегодня вечером я мог с чистой совестью смотреть в лицо любому человеку и никого и ничего не бояться. – Сэндзо говорил таким тоном, будто обращался к жене и в то же время рассуждал сам с собой. – Впрочем, я, кажется, не все сделал. Наверняка не все. Но надеюсь, это мне простится.

– Не побывал в больнице у Ямада-сана?

– Ты угадала. Нет, нет, я не забыл. Просто не мог к нему пойти. Говорят, что ему сде*лали уже вторую операцию, но он очень плох. Целых полчаса у него уходит на то, чтобы выпить стакан молока. Болезнь, видимо, перекинулась на горло. Мне мучительно жаль его, и потому я не смог заставить себя повидаться с ним. Думаю, что он поймет меня и простит.

– Сколько Ямада-сану лет?

– Года его рождения я не помню. Должно быть, лет пятьдесят семь или пятьдесят восемь. Во всяком случае, Шестидесяти еще нет.

Ямада находился в услужении у Сэндзо с того времени, когда Сэндзо стал управляющим заводом. В начале Этого года у него обнаружили рак и поместили в больницу.