За окнами сентябрь - [62]

У Медведевых было двое детей. В старшего их сына Сережу Римма смертельно влюбилась, когда ей было восемь лет, а ему, увы, семнадцать и он уже был курсантом артиллерийского училища. Поразил он ее воображение, надев курсантскую форму.

В то лето Мария Леонтьевна вместе с Медведевыми снимала дачу в Мартышкино. Сережа приезжал к ним в увольнение, и Римма обмирала при виде его: высокий, светловолосый, в галифе и гимнастерке, туго перетянутой ремнем, заломленной фуражке, он широко шагал, откинув плечи и мягко переламываясь в талии. У него была девушка, по вечерам он на велосипеде уезжал к ней на свидание, а Римма мучилась бессильной ревностью, не зная, как им помешать. Однажды она улучила минуту и проколола гвоздем шины. Он долго удивлялся, чертыхался, а потом побежал… Она-то надеялась, что он останется чинить, а он побежал! Сережа давно уже окончил училище, женился на своей девушке и теперь служит где-то в Сибири.

Их младшая дочь Лена училась с Риммой в одном классе. Характер у Ленки был норовистый, она постоянно старалась подчинить себе подругу, но Римма легко добивалась равноправия, смешно показывая, как Ленка, выпучив глаза, злится. Похожа Лена была на отца — темноволосая, кареглазая, цыганистая. Училась она средне, только ботанику, и особенно зоологию, знала отлично.

После окончания школы она поступила в Сельскохозяйственный техникум, год назад окончила его и уехала по распределению под Лугу. Очень быстро — не прошло и двух месяцев — выскочила замуж за председателя колхоза и осела там окончательно. Старики остались одни. Они привыкли к молодежи в доме и, вероятно поэтому, сдали комнату молодой паре.

Щегловых об этом незамедлительно известил Федор Иванович. Он явился приглашать Наталью Алексеевну к «больному ребеночку из двенадцатой» и сообщил:

— А у нас жильцы новые, к Медведевым въехали. Он — наш, питерский, на заводе работает, а она — деревня-провинция, к порядку приучать надо, но раскрасавица. Прямо скажу, Наталья Алексеевна, вашу Риммочку бог не обидел, а куда ей до той.

После его ухода Борис долго веселился и дразнил жену:

— Как теперь жить будем? Ты уже не первая красавица в доме, а только вторая. Просто беда.

Римма познакомилась с «раскрасавицей» в мае сорок первого. Вышла на площадку, увидела приоткрытую дверь Медведевых, на ступеньках ведро с водой и присевшую на корточки женщину, которая с остервенением терла ступеньки. Римма осторожно, по стенке, чтобы не помешать, обошла ее, но тут мокрая рука схватила ее за щиколотку и звонкий голос весело проговорил:

— И как ты топаешь на таких каблуках? Не сковырнешься?

Римма с возмущением вырвала ногу и немедленно дала отпор фамильярности:

— В Ленинграде незнакомым не «тыкают».

— А я «выкаю» только старым, — она перевернулась и села на ступеньку. — Незадача вышла — яички брякнула, полный десяток, — она заразительно засмеялась, — верхнее в миску смахнула — ничего, в яишне прожарится, а теперь оттирать надо, а то ваш ирод бородатый без каши счавкает. — Она встала, вытерла подолом руки, подошла к Римме: — Я тебя давно приметила. Давай знакомиться, — протянула ей смуглую сильную руку: — Шурка.

Она была действительно на редкость красива: рослая, статная, черные блестящие глазищи, короткий прямой нос. На обильных иссиня-черных волосах лихо, торчком стоял красный берет, но даже он ее не портил. Когда же она улыбалась, от нее нельзя было отвести глаз. Белые ровные зубы блестели, на щеках появлялись ямочки, а главное — от нее шли заражающие волны жизнелюбия, доброжелательства, веселья.

— Куда денешься? — Римма изящно развела руками и светским тоном проговорила: — Разрешите представиться: Щеглова Римма Александровна.

От ее светскости Шурку взяла оторопь, но она быстро оправилась и с достоинством ответила:

— А я — Никифорова Александра Степановна, — и пояснила: — Муж у меня — Валерка Никифоров. Раньше я Лихоносенко была, а чего, думаю, за такое фамилие держаться, верно? И его приняла.

— И откуда ты такая взялась? — рассмеялась Римма.

— Из-под Гдова, — ответила она с готовностью, — Валерка на флоте служил, как отслужил, к нам на отдых приехал. У него в Гдове тетка, материна сестра, живет. Там и повстречались. Сюда привез, к мамаше. А свекровки, они знаешь какие? Все ей не так! Я не стерпела, — она решительно рубанула рукой воздух, — сняла комнату в вашем доме, в шестой квартире, и говорю ему: «Хочешь, с ей живи, хочешь, со мной, а я тут свое отжила». Со мной пошел. Теперь хоть жизнь увидела, — удовлетворенно закончила она.

— И какая она — жизнь? — поинтересовалась Римма.

— А ничего. Хорошо живем, ладно: и приберусь, и постираюсь, и продуктов нанесу, сготовлю… Только ску-учно у вас, — она смешно сморщила нос. — Каждый сам по себе. Спросишь — ответят, не спросишь — мимо пробегут, будто и нет тебя.

— Общения тебе не хватает?

— Ну! Плохо живете! Все бегом, все бегом! И куда торопитесь? На тот свет опоздать боитесь?

— Пока на собрание, — Римма посмотрела на часы. — Мне пора.

— Ты потихоньку иди, — попросила Шурка. — Я в момент догоню.

Она схватила с подоконника миску, в которой плавали битые яйца со скорлупой, ведро и в два прыжка скрылась за дверью.