За океан. Путевые записки - [90]

начинающемуся рядом больших и довольно опасных уступов, получивших, странное название обрывов времен (Steeps of Time). Лабиринт выходит в грот, называемый снеговым (Snowball Arch): накипи белых отложений, действительно, напоминают глыбы снега. Отсюда, пройдя узким, замысловатым и извилистым ходом, мы очутились в знаменитом египетском храме (Egyptian Temple). Это огромный грот, около 30 саженей длины, но одной стене которого стоят колоссальные массивные сталактитовые колонны; высота их 80, а диаметр 25 футов! Тут всего шесть таких колонн, но ими можно любоваться по целым часам. Трудно даже представить себе, сколько нужно было времени для их образования. Они совершенно отвесны и чрезвычайно правильны: на вершинах имеются как бы настоящие капители из затейливо обвисших сталактитов, а самые столбы состоят из бесчисленных сросшихся сталактитов, что придает им фигуру известного архитектурного украшения колонн, называемого ложками. Словом, эти колонны совершенно напоминают рисунки и описания знаменитых египетских колонн в Луксоре и Карнаке. Зрелище удивительное, а при ярком бенгальском огне просто волшебное. Недаром агент гостиницы не включает осмотр этой залы в общий маршрут, хотя это легко было бы сделать, потому что разными переходами отсюда можно выйти в посещенные уже мною галереи. Нет, он приберегает эту залу для отдельной «специальной прогулки», рассчитывая получить за нее особую плату. Я был в полном восторге, а мои спутники, не видавшие еще других чудес Мамонтовой пещеры, совершенно онемели и долго стояли просто с разинутыми ртами, пока проводник не напомнил им, что пора идти дальше.

Не буду описывать прочих странствований сегодняшнего дня, при которых для меня уже не было ничего нового, замечу только, что обратный выход в Бродвей мы совершили по известному уже «пробочнику», причём я, как и вчера, подивился ловкости молодой американки; она с замечательным искусством и грацией карабкалась с одного утеса на другой, не обращая, по-видимому, внимания ни на расстояние между ними, ни на грязь, которою покрыты ступеньки лестниц, ни на неестественные положения туловища, которые невольно приходилось принимать в некоторых опасных местах.

Когда мы миновали калитку и шли лесом обратно в гостиницу, я обратился к проводнику с настойчивыми вопросами, почему он не свел нас к наибольшему в пещере гроту (Great City), который, как мне, казалось, должен был войти в сегодняшний маршрут. В ответ он возражал, что под большим гротом он разумел именно египетский храм, а так называемый главный город (Great или Chief City) находится очень далеко, самом конце Бродвея; путь туда очень труден, его посещают весьма редко, по особому уговору, и если я непременно желаю его осмотреть, то надо обратиться к агенту. Нечего делать, по возвращении в гостиницу, я приступил к агенту; этот, по-видимому, довольно хитрый господин заявил, что никто из других постояльцев не желает предпринять опасное странствование в Большой грот, а для меня одного снаряжать целую экспедицию он не может, да и проводники отправляются туда неохотно. Но я еще раньше успел хорошо отблагодарить проводника, и тот возразил, что согласен завтра же меня сопровождать в Большой грот. Итак дело было улажено, но нужно было потерять лишний день.

Египетский храм.

После обеда я подговорил молодого нашвильца погулять по окрестностям гостиницы и посетить то место на склоне гор, в котором река Эхо выходит на свет Божий и течет дальше под именем Зеленой реки. Так как мы отправились без проводника, то пришлось довольно долго бродить по холмистой, лесистой и весьма живописной местности, но наконец мы нашли то, чего искали. Появление реки скрыто в весьма мрачном ущелье, густо заросшем вековыми деревьями. Вода с шумом вытекает прямо из обрыва, так что над её поверхностью проникнуть внутрь нет возможности. Когда мы сидели подле, на траве, мой спутник рассказал мне много любопытного о своем родном городе Нашвиле, и я тут же решил изменить первоначальное предположение и ехать дальше не прямою дорогою на Сант-Луис, а кружною, через Нашвиль. Мы условились ехать завтра вместе, если только я успею возвратиться из пещеры ко времени отхода поезда.

Мне остается описать теперь мой последний спуск в Мамонтову пещеру, совершенный сам-друг с проводником. Как я уже выше упомянул, для достижения наибольшего грота — главною города — надлежало пройти весь Бродвей, по которому я проходил раньше не более пяти верст. После знакомых уже мест, до Звездной залы включительно, начались для меня места новые, и вскоре мы натолкнулись на груду костей, принадлежащих, по словам проводника, индейцам, спасавшимся в пещере от преследования белых. Вид этих костей навел меня на грустные размышления, и не столько об участи индейцев, сколько о моей собственной. Дело в том, что совершать прогулку по пещере в большом обществе совсем не то, что одному; мне вспомнилось, как охотно проводник вызвался вчера сопровождать меня сюда, а вид костей невольно натолкнул на предположение, не желал ли проводник завести меня сюда; чтобы убить и ограбить. Кто знает, быть может, это кости вовсе не индейцев, а несчастных посетителей? Во всяком случае я стал зорко следить за всеми движениями проводника и, в крайности, решился на отчаянное сопротивление, хотя всё мое оружие заключалось только в лампе, которая была необходима для обратного пути. Однако, считаю долгом тут же заметить, что мои предположения были совершенно неосновательны: о случаях грабежа или вымогательства тут не слыхивали.