За нашу и вашу свободу - [6]

Но так решил отец. «Жизнь есть жизнь, — убеждал он жену, — у нас нет ни поместья, ни состояния, и наш сын должен сделать хорошую русскую карьеру. Как дворянина, его примут без всяких препятствий в кадетский корпус». — «Это так далеко от нас», — говорила пани Зофья с грустью.

Так как пан Виктор не мог отлучиться с работы (он ведал архивом в присутствии, которое называлось «Волынская шляхетская депутация»), решено было, что мальчика отвезет в Брест-Литовск мать.

Собирались быстро, чтобы не опоздать к приему в корпус. Даже не успели постричь Ярослава, так он и поехал с девичьими белокурыми кудрями.

Все же за день до отъезда мальчики успели сбегать на берег Тетерева. Там, у Белого Яра, был у них знакомый рыбак, звали его Валентин. Изредка он приносил Домбровским на кухню рыбу. Он появился здесь года два назад, когда был жив старый рыбак Андрей, его дедушка, как он говорил. Вскоре дед умер, и Валентин жил один. Странным человеком он слыл — молчаливый, чурался людей. А ведь нестарый еще. Разговорчивее всего он был с мальчиками, когда они приходили к нему в его полуразвалившуюся халупу на берегу реки. Не всегда они понимали его, да Валентину, видимо, было это и неважно. Как-то раз он рассказал им о военном восстании в Санкт-Петербурге, на Сенатской площади, что произошло двадцать лет назад. А в другой раз рассказал о приливах и отливах на море и объяснил, что устраивает их луна силой своего притяжения. Тео ему не поверил. А Ярек слушал Валентина, не отрывая от него своих маленьких серых глаз. И как-то вдруг попросил его:

— Пан Валентин, расскажите нам про восстание тридцать первого года!

Валентин обнял мальчика и сказал тихо:

— Не доросли мы еще…

И махнул рукой, и ничего больше не сказал. А Ярек так и не понял, кто же не дорос — они ли с Теофилем или, может, кто еще… Но он знал, что хотя со времени этих восстаний — и того, русского, в Санкт-Петербурге, и польского, в котором участвовал и дядя Петр, прошло много лет, — ведь ни его, ни Тео тогда еще на свете не было, — а тем не менее все кругом полно рассказами об этих восстаниях, только говорят о них шепотом и при закрытых дверях.

В тот день, перед отъездом Ярослава, Валентин покатал мальчиков на лодке по Тетереву. Медленно плыли они между скалистыми берегами, поросшими лесом. Сидели притихшие, молчаливые, говорить не хотелось. Молчал и Валентин, только разок сказал, покосившись на Ярека:

— Так-то, брат… Значит, будешь ты офицером, барином…

Теофиль заплакал и проговорил:

— А я нет…

Ярослав, чтобы отвлечь брата от грустных мыслей, сказал:

— Тео, видишь вон ту высокую сосну?

Тео поднял свое лицо с невысохшими слезами и сказал:

— Вижу. А что?

— А видишь на верхушке скворечник?

— Вижу.

— А видишь, как сосна качается под ветром?

— Да, вижу. Так что?

— А там птичка. Как ты думаешь, ее может укачать?

Тео сразу увлекся решением этой проблемы. Валентин же улыбнулся и сказал:

— Ой, и хитер ты, Ярек. Далеко пойдешь…

Выезд был назначен на раннее утро. Еще накануне отец принес подорожную и сам заполнил ее. У него был красивый почерк, буковки стройно лепились одна к другой. Писал он медленно, тщательно, — тщательность, пожалуй, единственная черта характера, которая передалась от отца Яреку. Сначала была заполнена графа: «Маршрут». Против вопроса: «По какой надобности едет?» — отец с явным удовольствием вписал: «По казенной». Пану Виктору удалось через влиятельных знакомых достать для Ярослава официальный вызов в кадетский корпус. Далее следовала графа: «Какие лошади?» Отец со вздохом сожаления написал: «Почтовые». Ибо на курьерские не хватило бы прогонных денег. И так каждая верста обходилась в восемь копеек. Правда, платила казна, но ведь, помимо прогонных, в этом длинном пути от Житомира до Бреста сколько еще набежит дорожных расходов!

Станционный смотритель был знаком пану Виктору. Он подобрал хороший, крепкий возок. Туда положили дорожный ларец со столовым прибором, баулы с провизией, кожаный кофр с одеждой, бельем и постелями. Прихватили и два тюфячка. Отдельно поставили корзинку со сластями и домашними пирогами для пани Казимиры Пухальской. У нее-то в Бресте и рассчитывала остановиться пани Домбровская с сыном.

Уезжающих провожал один отец. Теофиль еще спал. И это лучше, сказала мама, а то ведь слез не оберешься. Отец надавал десятки советов — и сколько ямщикам полагается чаевых, и проверить, надежно ли поднят шлагбаум, и Яреку не быть на представлении господину инспектору надутым, как сыч, а постараться просиять ангельской улыбкой, и еще, и еще.

Пани Зофья покорно кивала головой и в нетерпении постукивала маленькой ножкой в грубом дорожном башмаке. «Как в ссылку уезжаем, — думала она, — никто не провожает, ни цветов, ни добрых напутствий…»

А провожающий все-таки объявился. Ярослав радостно вскрикнул и, вырвав руку из руки матери, бросился к нему навстречу. Это был Валентин. Он поставил в возок корзину и сказал:

— Рыбка на дорожку…

Отец сухо поблагодарил. Ямщик взгромоздился на облучок. Мать уже сидела в возке. А Ярослав о чем-то горячо шептался с Валентином в углу двора. Пан Виктор недовольно пожал плечами: что за нелепая дружба! Пришлось подойти к ним и мягко, но непреклонно отвести сына в возок. Перед тем как посадить его туда, отец надел на шею мальчику образок из слоновой кости — изображение матки боски Ченстоховской.