«За нашу и вашу свободу!» Герои 1863 года - [32]

В Москве революционная молодежь приветливо встретила Домбровскую, снабдила ее паспортом на имя Полины Дюран и усадила в петербургский поезд (Озеров ехал в другом вагоне того же поезда). В Петербурге Озеров проводил ее к закрытой повозке, в которой их ждал Домбровский. Нужно было вести себя очень осторожно, чтобы скрыть от полиции обстоятельства чудесного превращения Пелагии Домбровской сначала в Полину Дюран, а потом в полковницу Рихтер. Это, однако, не омрачило их встречи — первой встречи после венчания в цитадели. Трудно сказать, сколько времени продолжалась бы их разлука, если бы не помощь Озерова и других друзей и единомышленников.

Прошло три дня. На палубе английского торгового парохода, отплывавшего из Петербурга, устроилась большая группа одетых в траур представителей столичной знати, ехавшей до Кронштадта, чтобы засвидетельствовать почтение привезенному из Ниццы телу умершего члена царской семьи. Никто не заметил, как и где к этой группе присоединились очень моложавый отставной полковник и его совсем юная жена. Полковник почти не участвовал в изысканном разговоре, шедшем в основном на французском языке и посвященном последним светским новостям. Супруга его, кажется, и вовсе не произнесла ни одного слова; она лишь изредка отводила взгляд от мужа, чтобы полюбоваться на купол Исаакия и Адмиралтейский шпиль, постепенно скрывавшиеся за горизонтом. Никто не обратил внимания на то, что полковник и полковница не сошли в Кронштадте, а остались на пароходе. Матросы, глядя на них, удивлялись тому, что эта состоятельная на вид супружеская чета предпочла их судно удобному пассажирскому пароходу, отходящему на следующее утро. Но капитан не выражал беспокойства и ни о чем не спрашивал, так как пассажир предъявил заграничный паспорт на имя отставного полковника с какой-то немецкой фамилией и заплатил большую сумму за плохонькую каюту.

Когда пароход отчалил и взял курс в открытое море, Домбровские облегченно вздохнули: теперь они были вне досягаемости царской полиции. Однако естественная радость от сознания свободы и безопасности очень скоро сменилась тоскливым чувством, хорошо знакомым всякому, кто надолго покидал свою родную страну. Уходящие за горизонт берега Российской империи — это полицейские гонения и военные суды, каторга и ссылка, нищета и бесправие. Но это и милая сердцу отчизна, незабываемые детство и юность, друзья и родные, а главное — то святое революционное дело, которому уже отдано так много, которому они готовы посвятить оставшуюся жизнь.

В Стокгольме и Копенгагене польские и русские эмигранты радостно приветствовали Домбровского, который приобрел широкую известность в революционной среде. Это нашло отражение в специальной статье эмигрантского журнала «Отчизна», написанной кем-то из тех, кто встречался с Домбровским в Стокгольме. В статье подчеркивалось, что Домбровский, приговоренный к смертной казни за деятельное участие в подготовке к вооруженному восстанию и неустанную борьбу за освобождение от деспотизма польского и русского народов, избежал смерти и смог вместе с женой выехать за границу только благодаря помощи русских революционеров. Текст статьи если и не согласовывался с Домбровским, то явно был навеян беседами с ним. Как бы то ни было, «Отчизна», оповещая своих читателей о прибытии в эмиграцию нового крупного деятеля, правильно отметила его характерные черты: последовательную революционность, верность идее русско-польского революционного союза и неукротимую энергию.

Остановку в Стокгольме Домбровский использовал для того, чтобы публично поблагодарить оставшихся в России друзей и возможности снять с них подозрения, чтобы дать отповедь реакционной печати, которая изощрялась в клевете на него, его жену и тех, кто помог им бежать. С этой целью он написал два открытых письма, свидетельствующих о том, что их автор очень неплохо владел пером.

Первое письмо было адресовано нижегородскому губернатору А. А. Одинцову. «Выезд жены моей из г. Ардатова, — писал Домбровский, — подаст, вероятно, повод к следствию. Что такое следствие — мне по опыту очень и очень хорошо известно. Я испытал, что следственные комиссии никогда ничего не открывают, а часто из своекорыстных видов запутывают невинных, и потому, желая отклонить подозрения и неприятности от кого бы то ни было, считаю необходимым изложить вам обстоятельства этого побега...» И далее Домбровский рассказывает выдуманную историю; из которой следует, что и побег жены из Ардатова и отъезд за границу подготовил и осуществил он один без чьей-либо помощи и даже без ведома самой беглянки. «...Все было так просто, — заявил он, — что тут не было нужды ни в каких сообщниках, по крайней мере в Ардатове». Старался убедить Одинцова, что виновников побега ему искать нечего, а остается лишь призвать упущения своих подчиненных, Домбровский предлагает губернатору утешиться мыслью о том, «что это маленькая [...] неприятность будет источником счастья для людей, много уже страдавших».

Другое письмо, отправленное Домбровским из Стокгольма, было адресовано редактору «Московских ведомостей» М. Н. Каткову — этому либеральничавшему когда-то публицисту, ставшему в годы восстания выразителем мыслей крайней реакции, оголтелым шовинистом и полонофобом. Постоянной темой его писаний была злобная, граничащая с доносами клевета на революционеров, а излюбленным приемом — попытки поссорить их друг с другом на национальной идейной и иной почве. Именно в этой области Домбровский и решил дать отпор реакционному писаке: