За нами Москва. Записки офицера - [102]

— Эй, кто там! Какая нечистая сила принесла тебя сюда?! — услышал я недовольный голос из подземелья, — Вот мать. Всю крышу провалил своей воловьей тушею, верзила ты этакий! — продолжал кто-то меня ругать.

Я сделал еще одну попытку выбраться из этой волчьей ямы, но тут кто-то ухватил меня за ногу, и снова послышалась брань:

— Какого черта задрыгал ногами? Ну-ка, живо проваливай! Чего лягаешься? — я почувствовал, как кто-то сильно ударил меня по ноге.

Подоспевший адъютант протянул было мне руку, чтобы помочь выбраться.

— Ладно, там встретимся... — крикнул я и, прижав локти к туловищу, соскользнул вниз. Почувствовав твердую почву под ногами, я спросил: «Кто здесь?»

— А сам ты кто? — раздался грубоватый басок из темноты. — Какого черта болтаешься по окопам? Не видишь, что ли, что понаделал: всю сооружению, как фрицевская бомба, разрушил!..

Я засветил фонарик: в вырытой в снегу полуноре, полупещере, в углу, зажмурившись от ослепительного света моего фонарика, сидел крупный детина в ушанке и маскхалате.

Я стоял на куче снега, обвалившегося под моей тяжестью с «крыши»! Снег засыпал подстилку из соломы, на которой валялось несколько солдатских мешков. Я перевел луч фонаря вверх: в отверстие «крыши» смотрело на меня удивленное лицо адъютанта.

— Проваливайтесь сюда! — смеясь, крикнул я. — Здесь тихо.

Адъютант спрыгнул вниз, сбив меня с. ног и обвалив еще часть крыши...

— Вы что, с ума спятили? — возмутился солдат и. снова выругался. — Для умных людей вход сделан, а они...

Действительно, осмотревшись, я увидел вход, тщательно завешенный палаткой.

— Ты что разошелся? — прикрикнул адъютант. — Не видишь, что ли, здесь командир полка?!

Солдат растерялся и пробурчал сквозь зубы:

— Разве в такой тьмище разберешься?

— Ничего, брат, не сердись, мы живо отремонтируем твою конуру. А ну, превращай дверь в крышу, — сказал я адъютанту, снимая плащпалатку с входа.

Скачков мигом взобрался наверх; вместе с бойцом они раскинули надо мной палатку, укрепили ее по краям глыбами снега. Так была реставрирована «крыша».

— Ну, мир заключен! — сказал я солдату, вошедшему вместе со Скачковым. — Теперь садись и рассказывай, где остальные.

Солдат опустился на снежный пол и доложил, что два бойца стоят на посту, остальных сержант увел на кухню за горячей пищей, а он остался закончить укрытие для отделения.

— В домах люди есть? — спросил я.

— Может, из офицеров кто, а наш взвод весь тут, — ответил боец. — Давеча был у нас старший политрук Рахимов, сказал, что вы никому не разрешали спать в домах: может быть, фрицы в гости к нам пожалуют.

— Да, верно. Вот и передай своим товарищам, чтобы начеку были. Ну, а с куревом как?

— Фрицевскую солому курим, — улыбнувшись, ответил солдат, вытаскивая из-под маскхалата трофейные сигареты и протягивая их нам...

Мы закурили.

— Ну, а как зваться будем? — спросил я бойца.

— Алешин Андрей, из-под Павлодара, — ответил тот.

— Тулеген Тохтаров не из вашей роты?

— А что с ним, товарищ капитан? — с тревогой спросил Алешин.

— Он сегодня дважды героем показал себя! — ответил я.

— Да, он парень такой... Я с их ротой в одном вагоне ехал. Простой, свой парень, как говорится, в доску. Шутник и до рассказов большой охотник. Всю дорогу нам песни свои пел, сказки рассказывал, складно у него получалось... — Алешин, как бы удивляясь, в раздумье покачал головой. — Значит, парень неспроста был с огоньком, если геройство проявил.

Я не сказал Алешину о гибели Тулегена и, попрощавшись, покинул его уютное подземелье.

Двигался я в темноте по узким снежным траншеям, пряча голову и сгибаясь, чтобы укрыться от иглистого снега. Встречавшиеся мне солдаты были заняты своим делом: кто стоял на посту, кто расчищал занесенные снегом боевые места, другие возвращались с ужина. Я шел, держа перед собой фонарик; солдаты и офицеры, услышав мой голос, прижимались к снежным стенам траншеи, уступая мне дорогу.

Неожиданно в воздухе прогремели три стройных ружейных залпа.

— Что это? — спросил я у стоявшего на посту бойца.

— Товарища хоронят, — с болью ответил солдат. — Кош, достым, жаткан жерин торха болсын, серигим Тулеген... — прошептал солдат и отвернулся, чтобы скрыть от меня слезы. «Прощай, друг мой, напарник Тулеген»... — так сказал солдат. Так казахи предавали земле прах своего ближнего.

Казалось, завывание и порывистые вздохи ветра над свежим могильным холмом доносили с далекого Алтая всю глубину материнского неутешного горя…

* * *

Потушив фонарь, я продолжал свои путь в полной темноте. Перед глазами стояла картина боя: белое поле, и, как сказочный сокол, летит по нему с раскинутыми крыльями белого маскхалата Тулеген Тохтаров.

Так, блуждая, я добрался наконец до штаба на окраине села. Он был расположен в разбитой школе, в которой уцелели две комнаты.

— Товарищ командир, сюда, сюда, — раздался голос Синченко, — здесь и товарищ комиссар.

Синченко ввел меня в комнатушку, где у растопленной печурки, на которой уже кипел чайник, сидел Мухаммедьяров и, дуя на воду, пил...

Следом за нами в комнату ворвался снег, белым морозным паром обдало сидящего. Синченко поспешно захлопнул дверь.

— Вот, кипяточек похлебываю, — сказал Мухаммедьяров, — ах, как приятно жжет, — оторвавшись от кружки, добавил он. — Я велел после ужина до самого утра во всех кухнях кипятить воду и разносить ее по окопам. Пусть бойцы отогревают нутро.