За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [40]

«Она делает для нас доброе дело; она подняла планку перестройки и вашего авторитета так, что Колю, Миттерану и даже Бушу придется срочно учиться прыгать повыше. Она публично встала против волны пессимизма, которая начала уже накатывать на образ нашей перестройки… Никто так решительно не помогает нам сейчас менять международную ситуацию. Зачем же делать вид, что вы это не очень цените? И, кроме того, она женщина. Неправильно, будто это мужик в юбке. Весь ее характер, даже вся ее политическая манера поведения — женская. И это еще и англичанка»[40].

Мои отношения с Эдуардом Шеварднадзе развивались более медленно. У меня не было существенных вопросов для обсуждения с ним, кроме споров по поводу шпионов, которых он благоразумно сторонился. У Шеварднадзе была совсем не русская внешность: грива седых волос, проницательные глаза, сильный грузинский акцент и манера поведения, отличавшаяся тем, что моменты, когда он был по-настоящему обаятелен, проявляя живую эмоциональность южанина, чередовались у него с угрюмой замкнутостью. Это был человек большого нравственного мужества, поставивший под угрозу свою карьеру ради женитьбы на женщине, чей отец был расстрелян в годы террора. И одновременно обладавший физическим мужеством. Так, во время футбольного матча в Тбилиси он один противостоял разгневанной толпе недовольных решением судьи болельщиков, вторгшейся на футбольное поле сквозь милицейское ограждение. Шеварднадзе усмирил ее. Большинство грузинских сограждан гордились его видной ролью на международной арене. Но в то же время он не был особенно популярен. На постах министра внутренних дел и секретаря компартии Грузии он нажил себе много врагов. Наши грузинские друзья не простили ему того, что он настоял на казни группы молодых людей из круга тбилисской «золотой молодежи», которые в 1983 году угнали самолет и убили несколько членов экипажа. Шеварднадзе и Горбачев сблизились еще в ту пору, когда Горбачев был первым секретарем Ставрополья, граничащего с Грузией. Именно тогда они пришли к единому мнению, что Советскому Союзу нужны внутренние перемены и что он слишком далеко простер свои амбиции за рубежом. У Шеварднадзе не было опыта в международных делах. Иностранцы были удивлены, а советское Министерство иностранных дел огорчено, когда Горбачев пригласил его в Москву на пост министра. Однако он быстро освоился и вошел в курс дела, занимаясь наиболее сложными проблемами — разоружения и Центральной Европы. Он добивался одного компромисса за другим, несмотря на противодействие Министерства иностранных дел, близкого к мятежу оборонного ведомства и становившегося все более враждебным законодательного органа. Консервативная оппозиция и многие простые граждане стали смотреть на него, как на предателя.

Почти так же сильно им не нравился другой главный помощник Горбачева. Александр Яковлев, человек уже в летах, был ранен на войне, и этот факт служил убедительным доводом в его защиту, когда военные и реакционеры обвинили его впоследствии в измене родине. Не столько политически активный деятель, сколько ученый и теоретик, он тоже вышел на авансцену из низовых партийных рядов. В 1972 году его карьере был нанесен удар, когда он публично осудил русский национализм. Он был «сослан» послом в Канаду. Горбачев встретился с ним во время своего визита в эту страну, и он ему понравился. В 1983 году Яковлев вернулся в Москву и стал директором престижного Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО). В 1987 году Горбачев сделал его членом политбюро. Несмотря на репутацию неортодоксального человека, он еще в 1988 году публично утверждал, что цель перестройки — вернуть страну к ленинским идеалам социализма. Он вышел из партии лишь накануне путча, немногим меньше чем за неделю до выхода из нее самого Горбачева. Иностранные журналисты называли его «отцом перестройки». И он действительно много сделал в интеллектуальном отношении для осуществления реформы. Однако его коллеги, как реформаторы, так и реакционеры, были раздражены в равной мере. В скором времени он вступил в конфликт с Лигачевым и другими консерваторами. Глава КГБ Крючков очень язвительно отзывается о нем в своих мемуарах. На своих нелестных для него фотографиях Яковлев походил на страдающую поносом лягушку. Однако в жизни он производил более приятное впечатление, чем можно было ожидать, судя по его репутации или внешности. В последние годы существования Советского Союза он, как и Шеварднадзе, играл все более видную роль проводника либеральных идей, и в результате его отношения с Горбачевым стали менее ровными.

Премьер-министр Рыжков был в первое время близок к Горбачеву. В 1983 году больной Генеральный секретарь Андропов поручил им обоим поработать над планом реформы. В течение последующих нескольких лет они разработали много практических мер. Рыжков был красивым мужчиной, тщеславным и обидчивым. Его эмоциональные выступления перед телекамерами заработали ему прозвище «плачущий большевик». Он дослужился от рабочего цеха до генерального директора «Уралмаша» в Свердловске (ныне Екатеринбург). Это завод тяжелого машиностроения, один из флагманов советской индустрии, членом правления которого мне довелось побыть много лет спустя. В 1975 году Рыжков прибыл в Москву уже в должности министра. Десятью годами позже Горбачев ввел его в политбюро и назначил премьер-министром. Его опыт, таким образом, сильно отличался от опыта других деятелей перестройки: он был не партийным чиновником, а практическим менеджером. Его глубоко возмущало то, как партия ограничивала его свободу управлять «Уралмашем», и одной из его главных целей было вообще отстранить партию от контроля над экономикой. Он решительно отстаивал свои прерогативы премьер-министра и руководителя правительства. Он был убежден в том, что правительство может и должно направлять движение страны к рынку продуманным и упорядоченным образом, с тем чтобы причинить минимальный ущерб простым людям. По мере того как темп перемен ускорялся и становился все более противоречивым, его все больше огорчало развитие событий. В середине 1989 года он отдалился от Горбачева, обвинив его в том, что тот не оказывает ему надлежащей поддержки. В ельцинской России он примкнул к правым неокоммунистам, несмотря на сравнительно либеральные взгляды, которые высказывал в разгар перестройки.