За морями, за долами, за высокими горами - [3]

Сразу же за отрогом открывался вид в межгорье: внизу, наверное, была долина - оттуда как из духовки ударило в грудь теплом жилья, - но видно ее не было. Закрывали широкие каменные террасы. Осторожно, чтобы не вызвать осыпи, он начал спускаться и, обогнув одну из скал, увидел самый настоящий, изумрудно-зеленый, с разноцветными кляксами цветов альпийский луг. В левом углу долины под отвесной скалой стояла хижина, перекошенная, сколоченная из чего попало, но все-таки самая что ни на есть реальная хижина, а не каменное логово какой-нибудь местной студенистой твари. А рядом с ней паслась обыкновенная земная корова. Пегая буренка с девичьими ресницами.

Форпост... От неожиданности Родион остановился, екнуло сердце, он сразу же ошалел - сорвал с себя рюкзак, бешено завертел его за лямки вокруг себя и покатился вниз, прямо на корову, со скоростью экспресса. Бедное животное перестало жевать и недоуменно уставилось на Родиона; а когда он налетел вихрем - отпрыгнуло в сторону. Но Родион успел поймать ее за холку Родёмная моя животина! - со смехом повалил ее на землю и заорал: Буренушка-коровушка, кормилица-матушка! Дай напиться молока, милая ты ладушка!

"Кормилица-матушка" взревела дурным голосом, завращала глазами и замолотила по воздуху копытами. Родион захохотал, отпустил ее, и она, вскочив, ужасным аллюром, вскидывая ноги на все стороны света, отбежала на безопасное расстояние и оттуда уставилась на него.

Тронутый на мою голову, всем своим перепуганным видом говорила она, страшно сопя. Родион еще сильнее расхохотался.

Сзади тихо скрипнула дверь, но он услышал, перестал смеяться и обернулся. Из хижины вышел поджарый, темнокожий, совершенно лысый мужчина в страшных лохмотьях. Он сощурился, безразлично посмотрел на Родиона, корову, привычным жестом подтянул повыше, до голого пупка, рвань брюк и, вытащив из кармана молоток, сошел с крыльца. У стены хижины валялась груда упаковочных ящиков, он не торопясь подошел к ним, выбрал один и принялся не спеша его разбивать.

Улыбка сползла с лица Родиона. Что-то, что-то здесь не так... Хижина из каких-то обломков, старых, погнутых пластметаллических листов, сбитых досками; без окон; дверь была когда-то крышкой огромного контейнера с остатками надписи "...eat Corp oration", и сам хозяин, худой босой человек в рваных обтрепанных брюках и без рубашки.

Родион поднялся с земли и, машинально отряхиваясь, подошел к нему.

- День добрый, - сказал он.

Человек не ответил. Он развернул ящик раз, другой, примерился и ударил. Родиона он словно не замечал.

- Послушайте, - сказал Родион и положил ему руку на плечо. Человек не отреагировал никак - очевидно, он продолжал бы разбивать ящик и с чужой рукой, лежащей у него на плече - но Родион мягко сжал плечо и повернул его к себе лицом. Тот сразу же обмяк и не сопротивлялся, а только протягивал руки с молотком в сторону ящика и продолжал смотреть в ту же сторону. Кот вот протягивает лапы и смотрит на нагретую, теплую подушку, когда его берешь с нее к себе на колени.

Родион встряхнул его и посмотрел в глаза. Взгляд человека был тусклым и отсутствующим.

- Послушайте, - Родион забеспокоился, - что с вами?

Человек вдруг затрясся, зафыркал и, булькая, пуская пузыри, сказал:

- X-roy! - Мотнул головой, напыжился и добавил: - Г-гоу!

Родион невольно отшатнулся. Человек повел головой, скользнул по нему взглядом как по пустому месту, повернулся и снова принялся разбивать ящик.

Что ушат холодной воды. Сумасшедший где-то в пятистах парсеках от Земли заводит ферму и живет себе, припеваючи, в свое удовольствие... Родион оглянулся на корову. Она уже оправилась от испуга и щипала траву. Хвост ее висел неподвижно, как веревка. Впрочем, от кого ей здесь отмахиваться. Сзади, за спиной, хозяин по-прежнему стучал молотком, отбивал шершавые необструганные дощечки, вытягивал из них гвозди и складывал - дощечки аккуратной стопкой, а гвозди в карман брюк. Когда молоток попадал по гвоздю, щелкала короткая искра, но человек не обращал на нее внимания.

Родион вздохнул и открыл дверь в хижину. В хижине было темно, только сквозь щели в лишь бы как сбитой крыше пробивались узкие, дрожащие пылью лучи света. Остро пахло запущенным, давно нечищеным хлевом. Посередине хижины на корточках у огромного старинного куба синтезатора сидела беременная, с большим животом, женщина. Она была такая же худая и - нет, не смуглая, нет - какая-то серокожая и в таких же отрепьях. К Родиону она не обернулась, а продолжала выщелкивать программу, быстро бегая пальцами по клавиатуре синтезатора.

- My God![Боже! (англ.).] - вдруг прохрипело из угла у двери. Родион резко обернулся. В углу, в грубом деревянном кресле сидел лохматый седой старик. Руки, сухие, тонкие, лежали на подлокотниках-подпорках, тело было высохшим и дряблым - от него веяло давно забытой болью и мертвой плотью. Жили только дрожащая складками индюшиная шея и большие, почти светящиеся, глаза. Старик завороженно смотрел на Родиона и глотал слюну.

Паралич, понял Родион. Давний, старый. Запущенный. И мне, моему личному комплексу регенерации.