За мной следят дым и песок - [84]

— А что нам встанет информация, что вы тоже есть? — спрашивала у телефончика Несравненная Прима. — Не с чьей попало губы, а басенки чудесной девушки, кто старается всем телом? Каждое слово — розаны, чистая монета. За которую принимает сказанное — мой контингент, самый доверчивый в обладателях сбережений! Готовый передумать и вложить свое кое-что — не в последние сборы, а в полное оздоровление и окончательное омоложение! Кстати… — обращалась Несравненная к своему телефончику. — Поможем вам определиться. Переговоры, ультиматум, угрозы, другие методы…

Дата сообщения: Сомнамбулы перемен, запаянные в двухэтажный стан на колесах, вояжеры в зардевшемся даблдекере, вечные скитальцы или их двойники, или беглецы, проезжая из страны в страну, из земли в землю и оставляя досмотреть на потом, отсылали пикнику на обочине трибуны — могучее и широкозевное ур-р-ра-а!.. Возможно, иные путешествующие шли в атаку и тоже не смели остановиться.

Кочевники или праздные пилигримы, или завоеватели, охотники перемены мест, застрявшие в своем бордовом, напыщенном, театральном даблдекере, подвижники смещений, тасующие рельеф и передергивающие уголки природы, отсылали пикнику на трибуне — примитивное широкозевное ave или бис… Возможно, приветствовали новейшие переброски. Но скорее — салютовали бордовому двойнику, паладину Бордо и его подданным и предлагали — повториться, а может — удвоиться.

***

Ваш Преданный Друг, Подписанный на быстротекущее — или Подписавший таковое, восхищен приглашенными — к служению идеалам, к полуторачасовому их возвещению — на внутреннем огне, выстраданно, по-полковому раскатисто и объемно, и притом — небезвозмездно, а принять за службу поощрения, пусть и незнатные, но, несмотря на льготы, заколачивают и пилят — мимо! Упускают и рубрики, и рублики и никак не избудут привычку к уклонительству на рабочем месте, к кукишу, сверлящему мрак кармана — и интерес своего слагателя. К воздержанию — и от боевого дежурства, и от благоденствия, и от разгадки, что оно есть — и откуда капает?

Ваш Доброволец объявляет амнистию — не вовлеченным, извиняет больным простофилией — их ожесточенные и бессмысленные дикарства, ведь что бы ни плели и как ни вышагивали — мимо трапа и мимо лифта, все равно сплетаются — бандократия, сдача доктрин, стратегий и целых партий, в том числе шахматных и оперных… и не иссякнет топос угнетенных, ни продажные министры, меж тем и этим антинародным нюхающие кокаин, ни бесчестные боковые арбитры, ни насилие в зашторившейся афроглубинке… Смерть тиранам!

Но почему праведники панели, в едином лице — палачи и адвокаты… или жертвы и тех, и других — наливают полноструйные и пенные суеты, или разливистые и судоходные — не из королевских урн, а из плоских собственных плевательниц и горшков? Вернее, для чего саботажникам наполнять — русло грома? Если рвутся — объявить себя, зачем же — под шумок? На разверстых грохотах? На ревущих во многие транспорты магистралях и прочих воющих тварях? Заталкивая обратно в ближайших — их собственные тексты, впрочем, столь же порожние, как и присутствие, ибо половина рта — дым, а другая — прах. На выхлопе тысяч кресел, прочитавших: конец, finish, finita? Отчего — сразу все и одновременно? Или в этой долине быстролетной сени… в этой аллее птичьего помета асимметричен и асинхронен — каждый? Да вскричат, в таком случае, те лишенные воспарений, кто ощущает себя — сейчас и здесь. Миг слева и миг справа — не наши.

И вообще — кому и зачем вы рассказываете свою полинявшую, тупиковую жизнь? Не надежнее ли — умолчание и хранение — в злате? Вернее — почему не специальному комитету? Особой тройке, у которой еще больше внимания? Впрочем, мало ли в свете операций, в коих не прослеживаются ни резон, ни порода? Да не оступятся и не сорвутся, штурмуя крутые горы абсурда…

Жантильная и фитильная старушенция, сдувшаяся до грифа, до питающихся — вчерашним, чтоб не сказать — падалью и мертвечиной, непререкаемо заявляла:

— Между прочим, еще вчера на вашем месте стоял тот, кто слышал — сразу всех!

— Вы же нас услышали, — констатировала конфузная Клок. — А идущий с подслушанным… с краденым… с перехваченной вестью никогда не споткнется и пройдет все посты и все обстоятельства времени, места, риска, и свободы выбора и торговли…

— Кажется, именно вы, милейший, строите из нас — капеллы или сливаете в оперные хоры… а мы слышим — штучный экземпляр, — вставлял гражданин Максимилиан, гнутый по ущербу максималист. — Натурально, самый неподражаемый. Вопиющий в пустыне.

— Это вам угодно разводить додекафонию, а мы не слышим друг друга, — ехидно замечал разносчик. — Хоть убейте, не слышу никого, кроме себя.

— Да нарочно гонят свои резюме в общий гул, — лениво говорила Несравненная Прима. — Их кровь, и желчь, и квас — коллектив! Вниманию — обремененных своей индивидуальностью и необщими выражениями! — возглашала Прима. — Желающих стереть — случайные черты и другие навороты и заморочки! Кто надоел себе и всем — своей оригинальностью? Задрючил — неповторимостью и еще кучей стрихнина и готов покаяться? — и по почину проводника пилигримов, патрона странников и гуляк, возносящего в маяки — свой зонт, полагая — куда-нибудь завести доверчивых и впутать в лабиринты чужого города, Прима вздымала свой лавирующий между котом и хряком телефончик, своего дьяволенка, свинью химеру, переслоенную контрапунктами кошки, и объявляла голосом орхидей и лилий, примеряющих утренние алмазы росы, лучшие друзья орхидей и лилий, даже необработанные: — Уничтожаем отпечатки вашего присутствия. Выпариваем и выжигаем след… Покупаем персональные данные.