За Лувром рождается солнце - [17]

– Алло, господина Никола Бирикоса, пожалуйста.

– Сударь, его у себя нет.

Я задал два-три ловких вопроса, чтобы удостовериться, является ли Бирикос из гостиницы "Трансосеан" тем же, что находится передо мной.

– Извините за эту проверку, – сказал я, опуская трубку.

– Не стоит об этом говорить, – ответил грек.

– В любом случае, вы не прячетесь, – заметил я.

Он поднял брови:

– Почему бы я стал прятаться?

– Не знаю.

Он принял выражение непонятного человека:

– Я увлекаюсь романтикой. Глупый и безобидный поклонник романтичного. По отношению к вам я допустил неловкость. И снова прошу прощения, но...

Он встал:

– Вы знаете мое имя и мой адрес. Если вдруг...

– Не слишком на это рассчитывайте, – сказал я. И поднялся в свою очередь: – Кстати, вы случайно не коллекционер?

– Коллекционер? Нет. Вам знакомы коллекционеры? Разве я похож на коллекционера?

– Не знаю. Может быть, еще встретимся, господин Бирикос.

– Очень хотел бы – сказал он.

Я проводил его до двери кабинета, а Элен, приняв его из моих рук, выпроводила на лестничную площадку. Я вернулся в кабинет. Под креслом лежал, видимо, выпавший из бумажника странного иностранца клочок бумаги. Я его подобрал. В этот момент забренчал дверной колокольчик. Я быстро сунул бумажку в карман и обернулся, чуть не налетев на г-на Бирикоса, который неожиданно вернулся:

– Извините меня, – произнес он. – Я не забыл у вас перчатки?

Он обвел комнату взглядом, острым взглядом. Я также. Перчаток видно не было. Он воскликнул:

– О, наверное, причиной моей рассеянности – моя неудача у вас! Я же... я их сунул в карман!

Помахав перчатками, он натянул их на руки. Так он их больше не потеряет. С обычной церемонностью он попрощался с нами. И на этот раз исчез окончательно.

Я подошел к окну, распахнул и выглянул наружу.

Г-н Никола Бирикос замер на тротуаре и, не обращая внимания на толкавших его торопыг-прохожих, сняв перчатки (снова) с озабоченным, весьма озабоченным видом обшаривал себя. Из недр плаща извлек бумажник, внимательно изучил его содержание, уложил на место и снова обшарил себя. Но наконец, недовольный и мрачный, прекратил поиски.

– Что с ним? – спросила Элен. – Опять потерял перчатки?

– Нет, скорее, этот клочок.

Я вынул из кармана найденную под креслом, где сидел грек, бумажку. Ничего особенного, качество самое заурядное. Разорванная бумажка. На ней набросано слово: «Межисри».

– Что это такое? – спросила Элен.

– Обрывок адреса. Несомненно, набережная Межисри. Как ни хорошо знают Париж эти иностранцы, им все равно иной раз требуются такие узелки на память. Похоже, он дорожил им, правда?

– Пожалуй...

Элен скорчила рожицу:

– Он не похож на завсегдатая литературного салона госпожи Софи Стамба.

Ныне покойная, г-жа Софи Стамба была хозяйкой одного из последних парижских литературных салонов в своей квартире по набережной Межисри. В течение многих лет именно у нее происходило присуждение Народнической премии.

Моей секретарше хорошо знаком светский Париж.

– Кто знает? Разве я выгляжу вором?

– То есть...

– Да. Одолжи мне тысчонку, и я готов на нее поспорить: этот Бикини-роз принимает меня за сообщника Ларпана...

– В вашей репутации только этого не хватало.

– Теперь хватает... Говоря о пари, есть азартный посетитель бегов, за которым следует проследить... Вы этим займетесь. Он служащий в «Провинциальном отеле» по улице Валуа. Его зовут Альбер. Он там живет, кормится, обстирывается. И никуда не выходит, за исключением ипподрома. Нарядитесь недотрогой, обоснуйтесь там и не отставайте ни на шаг от этой ипподромной клячи. Что-то в его поведении нечисто. Попытайтесь разведать, чем он дышит.

– Улица Валуа? Не там ли останавливался Луи Лере при ежегодных наездах в Париж?

– Именно там.

Элен ничего не сказала. Раскрыв шкаф, она извлекла оттуда чемодан самого расхожего вида, достойного спутника в поездках добропорядочной девушки.

– А еще говорили, что это был спокойный клиент, – понимающе заметила она.

– Спокойный! – словно эхо, хмыкнул я, уставившись в потолок.

Наступила ночь, а вместе с ней – холод. Погода по сезону. Ничего не скажешь. На улице Пти-Шан было тихо, как на кладбище.

– Спокойный! – в полный голос повторил я в тиши моего кабинета.

Я остался один в комнате, и неожиданно она показалась мне огромной. Включенный электрический обогреватель обдавал мои ноги теплом. Модель была старой. Его покрасневшие проволочки в этом мраке словно насторожились. На камине часы меланхолично обрубали время. Из-под большого абажура лампа отбрасывала круг света на непорочно чистый бювар, на котором мои руки играли с визитной карточкой и клочком разорванной бумажки. С трубкой в зубах я размышлял. Двумя этажами ниже прошел разносчик газет, криками стараясь привлечь внимание к своему товару: "Сумерки", последнее... Вечерний выпуск "Сумерек"! Он или прошел дальше, или заскочил подкрепиться в бар на углу. И снова тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да бульканьем моей трубки. Надо бы ее прочистить. Внезапно у перекрестка едва не сцепились две машины. Визг тормозов ударил по нервам страшнее зубной боли. Через закрытые ставни окна до меня донеслись взрывы раздраженной перебранки.