За линией фронта - [87]

Так вот, быть может, где разгадка недописанного Буровихиным слова… Однако, помню, и я тогда не поверил Мусе: во имя чего американской агентуре создавать эту нелепую «партию»? Прошло немногим меньше года, и в декабре в небольшом старинном городке Остроге судьба снова столкнула меня с Половцевым. Он явился туда на встречу со своим хозяином, резидентом американской разведки, сброшенным на парашюте в районе этого города. Только тогда мне стали ясны и причины смерти Евы Павлюк, и корни локотской «партии», и роль Шперлинга в этом деле… Но об этом будет рассказано во второй книге…

Возвращаемся к Пашкевичу. К нему подсел Богатырь и рассказывает, что в десятках сел уже созданы группы самообороны, всюду работают сельские Советы, Суземский райком и райисполком прочно обосновались в своем районном центре.

— Рождается партизанский край, Николай… Да, последняя новость, товарищи, — вспоминает Захар. — Сегодня мне принесли свежую немецкую газету из Севска: фамилия Воскобойникова в траурной каемке, славословие покойнику, соболезнования и сетования по поводу того, что, дескать, потеряли бдительность и не уберегли этакое сокровище. Фашисты так печалятся, что, право ж, создается впечатление, что они скорбят о закадычном друге…

— Не знаю… Не думаю… Боюсь, просто дымовая завеса, — устало говорит Пашкевич. — Мне надо быть на ногах. Как можно скорей на ногах. Кстати, Александр, поройся в моей сумке. Там лежит интересное письмо. Я взял его в планшетке убитого офицера в Локте. Успел только бегло просмотреть…

Вынимаю несколько страничек, исписанных мелким косым почерком.

— Читай вслух, Александр.

«Дорогая Hélène!

Пишу тебе второе письмо. Первое написано очень наспех. Во Францию срочно уезжал Serge, предложил отвезти тебе посылку, и у меня было время только запаковать ее. Отправил беличью шубку, такую же муфточку, лаковые туфли, вязаный джемпер, шесть пар шелковых чулок и три очень миленьких dessous[4]. Перечисляю посланное только потому, что не доверяю» Serge’у: он хоть и граф Шувалов, а на руку нечист.

Извини, вещи надеванные. К сожалению, их хозяйка не знала, что они понадобятся тебе. Но ты можешь быть спокойна: она ни при каких обстоятельствах не потребует их обратно.

Итак, вот уже месяц, как я на родине. Подумать, только — не видел ее почти четверть века! Здесь все иное, чем в нашем Руане. Снег, белые березы, мохнатые ели, просторы полей, сельские погосты. Точь-в-точь, как в «Марфино». Помнишь? Даже дом, в котором сейчас помещается наш dortoir[5], такой же, как в нашей усадьбе: широкая лестница, белые колонны, портик над ними…

Итак, я на родине. Но, кроме березок и снега, здесь все чуждое, враждебное мне.

По приезде сюда я познакомился с молодой сельской учительницей. Хорошенькая мордашка, стройная фигурка (не ревнуй, Hélène: ее уже нет на свете). Она родом из соседней маленькой деревушки. Дочь простого мужика. Кончила филологический факультет Московского университета — тот самый, что кончил твой papa[6]. Вернулась в родное село и стала учительницей.

Представь: образованна, культурна, начитанна. Защищала дипломную работу о поэмах Пушкина. Но говорили мы с ней на разных языках.

В конце концов выяснилось: она — партизанская связная. Нет, ты только подумай: девушка, окончившая филологический факультет Московского университета, знающая наизусть сотни строф Пушкина, — партизанка! Оказывается, разговаривала со мной только потому, что хотела выведать то, чего ей знать не положено. (Кстати: все, что я послал тебе, принадлежало ей.)

Ты думаешь, Hélène, она — исключение? Нет! Теперь я понял: здесь все или сегодняшние, или завтрашние партизаны… Странно, когда-то я любил Дениса Давыдова, Фигнера, Сеславина. Помнишь «Войну и мир»? Сейчас я ненавижу партизан, я их боюсь, это мой ночной кошмар. Пожалуй, Serge прав: с теперешним русским народом у нас может быть только один разговор — пуля, виселица, старая добрая казацкая нагайка.

Да, последняя сенсация! Ты знаешь, кто твой муж? Он уже не Сумско́й гусар. Hélas![7] Он бывший экономист из Тамбова, застрявший здесь в первые месяцы войны. А Serge — московский адвокат. Tu ries, ma petite?[8]

Еще бы! Но таков приказ нашего шефа. Нам всем велено стать бывшими советскими гражданами. «Эмигрантские акции даже на оккупированной русской земле никак не котируются, милостивые государи», — заявил он.

Но не грусти, Hélène. Если не зевать, здесь можно хорошо подработать. Да, в конце концов, не спокойнее ли небольшая вилла в Швейцарии, чем «Марфино» в этой чужой страшной России?»

— Подпись неразборчива, — замечаю я.

— Зато автор ясен. Как на ладошке, — отвечает Богатырь. — Четверть века тосковал о родине, о белой березе, а вернувшись, украл белье у замученной им девушки и мечтает о вилле в Швейцарии. Вот уж поистине воронье: недаром помощник Воскобойникова именовал себя «Вороной»… Люди без чести, без роду и племени…

— Интересно, — задумчиво говорит Пашкевич. — Им, оказывается, приказано именоваться советскими гражданами… Очень интересно…

Потом виновато смотрит на меня и спрашивает:

— Как же теперь с разведкой, Александр?

— Возьму на себя. А ты лежи, отдыхай.